…
— Да помню я, Гвенда, — новоиспеченный герцог пожал могучими плечищами, — вот тр… труар по Луи отбудем, да клирики нас и окрутят, думаю, самого кардинала попрошу. Мы ж теперь…
— То ты теперь. А я как была баба з Белого Моста, так и осталась, — повела крутыми плечаи Гвенда, — ой дивись, Рыгоре, як знайдешь якуюсь герцогиню…
— Да потрибен я герцогиням, — смущенно хихикнул в усы Рыгор, — им же, как его… политес нужен, а я шо, кабан лисовой…
— Да якой до беса бабам политес нужен?! — Гвенда уперла руки в боки. — Бабам мужик нужен, да шоб сильный бул, и ще в голове и за душой щось було… А ты политес. Що я не видела, как та кошка весенняя на тебе висла…
— Да то родичка Луи…
— Знаю я таких родичок… Ой смотри, Рыгоре! Поймаю, я не твоя покойна жинка, я вас обоих…
— Ну развоевалась, — заржал войт и осекся, — что за глупости мы тут з тобою порем, Луи ще не похоронен, от Рене ответа нема, да и Лупе пропала…
2230 год от В. И. 22-й день месяца Лебедя.
Святой город Кантиска
Рене досадливо пожал плечами — он так и не привык к столь уважаемой Церковью ритуальной роскоши. Ну что с того, что он пришел на бдение одетый по-походному? Та же Церковь все уши пастве прожужжала, что богатства мирские есть суета сует и суета всяческая, а принц, пришедший просить благословения перед Первым Бдением, оказывается, должен разрядиться, как павлин. Разумеется, Феликсу было абсолютно безразлично, что было на Рене, но слетевшаяся в Кантиску стая высоких клириков была бы весьма недовольна подобным поведением Рене из рода Арроев, которого некоторые церковники в глубине продолжали считать еретиком.
Что ж, свои ошибки надо признавать и исправлять, и Рене заверил впавшего в истерику брата Фиделиуса, что не пройдет и трети оры, как он вернется во всем великолепии, и поспешил к себе. Он собирался сменить платье и, может быть, выпить стакан вина, но, оказавшись свидетелем сцены в собственной спальне изменил свои намерения и стал с интересом слушать.
Его благоверная воспользовалась случаем, чтобы сквитаться соперницей, но Герика оказалась ей не по зубам. Богатая приключениями жизнь герцога тем не менее проходила вдали от женских ссор, и воображение Первого Паладина Зеленого Храма Осейны не было столь буйным, чтобы представить себе подобное. Во всяком случае, если Герика не до конца утратила свои пугающие способности, то ее следовало назвать образцом выдержки, так как он, Рене Аррой, будь его воля, немедленно превратил бы бушующую Ольвию в стул, стол или что-нибудь еще столь же спокойное и молчаливое. За восемнадцать с лишним лет своего, так сказать, супружества маринер впервые увидел жену в бешенстве, которое ироничное спокойствие Герики только подстегивало. До сего дня Рене лишь посмеивался, слушая рассказы и сетования своих приятелей на жен и любовниц, но сейчас ему стало не до смеха.
Ольвия кричала, что намерена искать защиты своего супружеского очага у Церкви, а времена сейчас изменились. Если недавно перед лицом общего врага Святой престол был готов поддерживать эландского властителя во всем, то теперь Кантиска укрепила свое положение, в том числе и чудесами, якобы совершенными по воле Творца. Рене был согласен с тем, что объяснять людям появление эльфов, силу, так кстати овладевшую Герикой, и вообще всю подноготную закончившейся войны излишне — не поймут. Но, подтвердив версию Максимилиана и согласившись принять таянскую корону из рук самого Архипастыря, Рене невольно поставил себя в зависимость от церковной морали, которая требовала нерушимости семейного очага. Ольвия знала, куда идти. Рене не сомневался, что Церковь если и согласится замять скандал, то потребует взамен ответного дара, что еще сильнее привяжет Эланд к Святому престолу.
Конечно, пока его занимает Феликс, в этом не будет ничего страшного, но что-то подсказывало герцогу, что рыцарь на пастырском троне — скорее исключение, продиктованное военным временем, нежели правило.
..
2230 год от В. И. 27-й день месяца Дракона.
Фронтера
Шандер без труда нашел место, где когда-то стоял Белый Мост. Теперь от деревни осталось пепелище, да и то успело покрыться буйно разросшимися свечами лета. Уцелевшие кусты смородины казались иссиня-черными от никому не нужных ягод. На освещенной солнцем площади, где когда-то стоял иглеций, грелся кошачий выводок, и это, похоже, были единственные обитатели сожженного села. Лупе здесь, разумеется, не было, и быть не могло. О том, что маленькая колдунья жива, была с резестантами и исчезла после убийства Луи, Гардани узнал три кварты назад, когда заезжал в Мунт с письмами от Рене (герцог изменил свои намерения и остался в Кантиске, и Шандер догадывался почему, Ольвия намеревалась просить защиты у Церкви, а Аррой хотел встретить удар грудью и не позволить впутать в это дело Герику). Очередное исчезновение Леопины Шандера не испугало. Он знал ее бешеную гордость и боязнь, что кто-то вспомнит о ее прошлом. Хотя какое сейчас это имеет значение? Все, что было до войны, осталось в прошлой жизни, надо смотреть вперед, а не назад. От Романа, также оставшегося с Рене, Шани знал, что Родольф погиб, причем так, как дай бог всякому. Нелепая жизнь поэта завершилась яркой вспышкой, надо полагать, не пройдет и нескольких лет, как клирики вылепят из Глео праведника в белых одеждах, так что Лупе еще будут завидовать… Но где же все-таки она?
Шандер Гардани вздохнул и велел своим людям двигаться дальше. Оставаться среди пламенеющих от малиновых цветов развалин никому не хотелось, так что воины, с трудом скрывая облегчение, заворачивали коней. Шандер на всякий случай проехался в оба конца по тому, что некогда было главной улицей, встретил еще нескольких кошек, ошалело на него уставившихся, а затем юркнувших в развалины. Граф постарался убедить себя, что Лупе скорее всего вернулась в Гелань на Лисью улицу, где он ее и обнаружит. Шандер вздохнул и, сорвав с ближайшего куста кисточку темных кислых ягод, тронул поводья.
Говорить и даже думать не хотелось. Он молча ехал позади молодого воина с орифламмой, хотя смотреть на эту самую орифламму было некому. Тени становились длиннее, приближался вечер… Внезапно мышастый иноходец Шандера вскинулся на дыбы, звонко заржал и, сделав неожиданный прыжок в сторону, вырвался из шеренги и бросился в лес. Гардани был прекрасным наездником, но все произошло слишком неожиданно, и ко всему поводья арцийской работы не выдержали и лопнули. В таком положении всаднику остается лишь следить, чтобы низкие ветки, протянувшиеся поперек тропы, не выбили его из седла, и надеяться на то, что обезумевшая лошадь рано или поздно остановится.
Конь, видимо, несся по кабаньей тропе, вскоре глухой стук копыт сменился чавканьем, местность явно понижалась, затем лес расступился, и перед Шандером раскинулась бугристая ярко-зеленая равнина — знаменитые Кабаньи топи. Конь сломя голову мчался прямо в самую их сердцевину, и Шандер понял, что назад дороги не будет. Стоило пережить плен, Адену и Кантиску, чтобы найти дурацкую, случайную смерть в болоте… Только вот серый несся по бездонным топям, как по лучшему лугу, стелилась под копытами ядовито-зеленая болотная трава, сверкали брызги да взлетали с треском разъевшиеся летние утки. Наконец сумасшедший бег замедлился, и графу удалось ухватить обрывки поводьев. Впереди темнели кусты, указывающие то ли край трясины, то ли относительно сухой островок, и Шани послал лошадь туда. Та, тяжело поводя взмыленными боками, повиновалась. Стена сплетенных ветвей расступилась и вновь сомкнулась, и они въехали на небольшую поляну, посреди которой возвышался серо-лиловый валун, на котором сидела худенькая женщина в ярко-зеленой тунике. Шандеру показалось, что он сходит с ума, а она повернула к нему обрамленное пепельными волосами личико, украшенное огромными глазами, когда-то напоминавшими по цвету камень-листвечник, но сейчас более похожими на весеннюю листву, просвеченную солнцем.