Не вступая в ментальную связь, мы уставились друг на друга. Кот встревоженно мяукнул. Кошки — чуткие существа, обычно они ощущают возникшее напряжение.
Наконец Гинах сказал:
— Вы понимаете, что я имею в виду? Был народ, и нет народа — исчез, как многие другие. Но об этих других есть масса информации, так что, согласно парадоксу Ольгерда, можно о них не беспокоиться. А ваши западные ливийцы жили на самой окраине мира, с Египтом и культурами Средиземноморья не контактировали, и не осталось от них ничего, даже захоронений и письменных свидетельств… Тень истории, а еще — отличный объект для эксперимента.
Я невольно рассмеялся:
— Простите, Гинах… Какого же эксперимента? Вам кажется, что их изъяли, перенесли куда-то в объективном времени? Что Койн Супериоров осуществил вмешательство в историю — или, верней, осуществит его в будущем? Но это невозможно! Тот же парадокс Ольгерда, упомянутый вами…
Он приоткрылся, и я замолк, внезапно ощутив его растерянность и беспокойство.
Эмоции, свойственные человеку, который полон подозрений, который выстроил гипотезу на шатких фактах и предчувствиях, и потому боится унизиться в глазах коллеги… Таков он, Гинах. Краб в жестком панцире… К тому же с излишне рациональным складом ума — сам я, не смущаясь, доверяю своим предчувствиям.
И предчувствие подсказывало мне, что возражать Гинаху не стоит. Мысль о вмешательстве в прошлое — тем более, таком вмешательстве — была абсурдной; я не представлял, какую цель могло преследовать изъятие ливийцев с запада Сахары. В мировой истории ошу не значили ровным счетом ничего — не персы, не китайцы, не англосаксы, даже не бушмены, дожившие до Эры Взлета. Народ-тень, как правильно заметил Гинах… Любые манипуляции с ними казались бессмысленными, да и самих манипуляций быть не могло, как утверждала теория объективного времени. Словом, доводов против гипотезы Гинаха — море, даже океан! Однако мой коллега не нуждался в возражениях, ему была нужна поддержка.
Как Егору, подумалось мне. С Егором мы разделили тяжесть поражения, а с Гинахом разделим бремя подозрений.
— Кенгуровый поиск? Желаете, чтобы я занялся этим?
— Да, Андрей. Да, да!
Кот заурчал и, приподнявшись, коснулся лапкой его щеки, будто спрашивая: что ты так разволновался, хозяин?
Гинах шумно выдохнул.
— Несвоевременная просьба, верно, Ливиец? Признаю, виноват… я отвлекаю вас, ломаю график погружений… да и другие работы… ваш незаконченный отчет… Но все же сходите, коллега, сходите туда для общего спокойствия. Как там у Ольгерда? Свершившееся — свершилось?
— Вот именно. Ткань прошлого нерушима.
Почти не слушая меня, он продолжал каяться:
— Вы ведь недавно вернулись? Долгая экспедиция, семнадцать лет мниможизни… Хотели отдохнуть, а я помешал, нарушил ваши планы? Я знаю, у вас есть подруга… Уйдете опять, она, пожалуй, рассердится… и это тоже на моей совести…
— Тоже, — мрачным тоном подтвердил я. Потом, не выдержав, улыбнулся. — Не тревожьтесь, Гинах, она не рассердится, хотя наверняка огорчится. Она с Тоуэка.
— О! Вам повезло, Андрей!
— Знаю, — машинально отозвался я, размышляя уже об иных предметах и материях. Кенгуровым, или скачущим, поиском именуют на нашем жаргоне ретроспективный обзор больших временных интервалов, цель которого — проследить судьбу определенной культуры на протяжении многих столетий. Скачки могут быть от нескольких лет до веков, в любом направлении, но в каждом пункте остаешься недолго, дни или месяцы, необходимые для быстрой рекогносцировки. В общем, прыгаешь взад и вперед, как кенгуру, пытаясь нащупать моменты расцвета и спада царств, величия империй и гибели их под натиском варваров. Занятие более чем хлопотливое! И, разумеется, прыгать без возвращения в реальность можно лишь при надлежащей тренировке, с инструментарием для темпорального дрейфа.
Потом я вспомнил о карнавале в Пятиградье, куда мы собирались с Тави, о встрече с Саймоном и его таинственным приятелем, подумал о незаконченном отчете и произнес:
— Дней через десять, коллега. Раньше отправиться не смогу, есть другие обязательства.
Гинах кивнул и поднялся, спустив кота на пол.
— Очень благодарен вам, Андрей. — В его голосе чувствовалось облегчение. — Итак, если мы закончили с делами… Не хотите ли пройтись по моему бьону? Тут есть кое-что интересное. В основном реконструкция, но все же, все же…
Он повел меня к двери, растаявшей перед нами.
Гинах кивнул и поднялся, спустив кота на пол.
— Очень благодарен вам, Андрей. — В его голосе чувствовалось облегчение. — Итак, если мы закончили с делами… Не хотите ли пройтись по моему бьону? Тут есть кое-что интересное. В основном реконструкция, но все же, все же…
Он повел меня к двери, растаявшей перед нами. Его кабинет и другие жилые комнаты находились на третьем, самом верхнем этаже. За дверью во всю длину здания тянулся коридор; в одном конце — овальный проем портала, через который я прибыл, в другом — начало деревянной лестницы, ведущей вниз. Тяготение здесь тоже было уменьшенным — вероятно, поле гравигенератора накрывало всю постройку. Окна — а их тут оказалось восемь, венецианских, закругленных поверху — выходили в парк, за которым светилась огнями громада старинного многоэтажного дома. В простенках — портреты, писанные телирийскими красками: Жильбер, Ву, Аль-Джа, Ольгерд и Джослин. Отцы-основатели… Этим полотнам было не меньше двух тысяч лет.