— Никто из вас отсюда не уйдет! Никто! Мы отомстим за сына Урдманы! Плоть ваша станет пылью, коршуны пожрут глаза, кости высохнут и пожелтеют, и все вы лишитесь погребения! Клянусь пеленами Осириса, вам не дожить до месяца тиби!
— Богам виднее, — промолвил Пекрур, поднимаясь.
Когда силуэт Хассы растаял во мраке, наш предводитель сказал:
— Точите секиры, острите копья, дети мои! Через пару дней они будут здесь, но нас, клянусь Амоном, не найдут. Я буду на вершинах западных холмов, вы, Улхени и Петхонс — на вершинах восточных, а Пемалхим с остальными воинами спрячется у их подножия. Ударишь в тыл, сын мой, когда мы ринемся со склонов на врагов! Ты, Охор, разошлешь разведчиков. Пусть не жалеют роме, пусть внушат им ужас, чтобы сидели в своих конурах! Лишние глаза нам не нужны… Ты, Сиб, с двадцатью воинами будешь охранять корабли и жечь костры в лагере, чтобы казалось, будто мы по-прежнему на месте. Баклул пойдет с Пемой. Все!
Повернувшись, он направился к своей палатке.
— Боги благосклонны к нам, — вымолвил Петхонс из Песопта. — Они даровали нам великого вождя.
— И великого воина, — добавил юный Улхени, склоняясь предо мной. — Потом он вперил взгляд в темноту, туда, куда удалился Хасса, и процедил сквозь зубы: — Грозная Сохмет, помоги мне добраться до его печени! Я одарю твой храм стадом овец, зерном, опахалами и полотняной тканью… Помоги!
В моем шатре царила тишина. Я сел на теплую землю у порога, полюбовался коловращением светил и, опустив веки, стал приводить в порядок свои наблюдения. Тави, маленький Антон, Павел, Егор и остальные близкие и коллеги, члены моей вары и моего Койна, были сейчас далеко от меня даже в воспоминаниях. Для них минуют месяцы, но для меня пройдет немало лет, пока я не вынырну из прошлого, не обниму их и не начну свой удивительный рассказ — о том, как очутился в легенде. Долгое, долгое время, и потому о них лучше не думать, как и о Принце, Брейне и прочих супериорах с их загадочными проектами. Каждый наблюдатель знает, что лучше не вспоминать о покинутой реальности, а побыстрей соединиться со своим носителем, не только с телом, но и с аурой окружения — собственным статусом, прошлым и теми людьми, которые считаются твоими друзьями и врагами. Тонкая работа — вживаться в образ, ловить в окружающих отблеск души человека, чье тело сделалось твоим, вести себя соответственно и исправлять ошибки, если они были…
Этим я и занялся, как занимался в прошлые ночи во время плавания на корабле. Но там была горстка людей, и мне не понадобилось много времени, чтобы запомнить их имена и родословные, вызнать характеры и нравы, слабые и сильные стороны, а также определиться со «вторым эшелоном» — их родичами и близкими, которых Пема тоже безусловно знал. Этот процесс накопления информации был незаметен для моих спутников и к тому же объяснялся «выздоровлением» вождя, вдруг «вспоминавшего» то или это.
Но в лагере была уже не горстка, а сотен пять народа, и среди них князья, с которыми я связан ближним и дальним родством; с кем-то, возможно, дрался в детстве или воровал финики, с кем-то пьянствовал, сражался в битвах бок о бок, делил вино и женщину… Это полагалось знать и обходить при случае острые углы, чтобы было поменьше поводов для недоумений. К счастью, я уже догадался, что Пема весьма нелюдим и замкнут и не имеет друзей среди персон своего ранга. Ореол силы, боевого искусства и свершенных подвигов (каких, я еще не выведал) окружал его, отгораживая от других вождей и воинов зоной отчуждения. Это было совсем неплохо — в начальный и самый тяжелый период я мог «играть» прежнего Пемалхима и либо остаться потом в этом образе, либо изменить определенные черты характера, сделавшись доступней и общительней. Все меняется со временем — тем более люди!
Но с князьями полагалось разобраться побыстрей, и с родством в нашем восточном клане, и с тем, кто недолюбливал Пему, завидовал ему или, наоборот, восхищался героем, как юный Улхени. Пир — прекрасный повод для сбора этих данных. Модуль фиксации, один из важных ментальных инструментов, не требовал сознательного управления; я мог заниматься чем угодно, есть, пить, вести беседу, преследовать врагов или спасаться бегством, но все услышанное и увиденное откладывалось в памяти — каждый шорох, который различало ухо, всякий запах и вкус, увиденный мельком пейзаж или иная визуальная картина. Разумеется, эти сведения требовали затем анализа и осмысления; что-то не представляло интереса, а что-то, отсортированное и упорядоченное, запоминалось навсегда.
Не успела небесная сфера повернуться на тридцать градусов, как я уже помнил имена и лица всех пировавших этим вечером, а также усвоил немало сведений о них. Я выловил эти данные из разговоров и пьяных выкриков, перемежавшихся чавканьем, бульканьем, смехом и звоном кубков, из жестов, гримас, выражения лиц, взглядов, которыми они обменивались, которые бросали на меня — словом, из фоновой информации, воспринимаемой лишь очень сосредоточенным и наблюдательным человеком. Но ни один подобный наблюдатель не уследит разом за сорока людьми, да еще в полумраке, так что модуль фиксации данных был поистине незаменим.