Хотя писцы могли преувеличить, думал я, разглядывая город и земли Хиана. Преувеличить славу Яхмоса и превратить три месяца осады в год, или в три, или в десять лет, как в будущем случится с Троей. Масса древних документов, стел, папирусов и фресок, найденных в Эпоху Взлета, затем погибла в период Большой Ошибки, так что о надежных перекрестных ссылках не приходилось и мечтать. Конечно, велись полевые исследования этой эпохи, но внимание моих коллег притягивали более яркие личности, чем Яхмос, — царица Хатшепсут, Тутмос Завоеватель, Эхнатон, Рамсес Великий. Яхмосом тоже занимались, но без подробностей и точных датировок каждого события и факта; для египтологов он являлся всего лишь промежуточным звеном между Средним и Новым царствами.
Яхмосом тоже занимались, но без подробностей и точных датировок каждого события и факта; для египтологов он являлся всего лишь промежуточным звеном между Средним и Новым царствами.
Досадное пренебрежение! Хоть я не египтолог, Яхмос был мне интересен, поскольку в его времена, за полтора тысячелетия до новой эры, контакты египтян с темеху и техени, людьми из Западной пустыни, стали постоянными и длительными. Их отряды вливаются в армию фараона и режут гиксосов и непокорных номархов; знать нанимает их в телохранители и стражи; распорядитель царских охот оплачивает ливийских проводников и загонщиков; кое у кого из ливийских вождей вдруг появляются усадьбы на нильских берегах, а красота ливийских женщин чарует знатных египтян. Верно и обратное — ведь я, ливийский предводитель, был очарован Небем-васт… Словом, контакты разнообразны, достойны изучения, и потому я здесь, при фараоне Яхмосе. Сижу, кстати, не на земле, на раскладном сиденье, хоть и последним в ряду воевод. А молодой Инхапи жмется на камнях.
— Утром, — сказал фараон, отхлебнув из чаши, — утром Амени двинется к востоку, а Тхути — к западу. Уахенеб с воинством Сохмет приступит к городским стенам, а ты, Унофра, будешь начальствовать над колесничими. Я желаю… — Он на мгновение смолк, оглядывая равнину, затем повторил: — Я желаю, чтобы колесницы встали за холмами — так, чтобы их могли пересчитать со стен и башен. Ты понял, Унофра?
— Да, Великий Дом.
Акт устрашения: обойти противника, взять город в клещи, продемонстрировать свою решительность и силу. Пятьсот колесниц — страшное зрелище для осажденных, гарантия, что вылазок не будет. Для нынешних времен Яхмос был вполне приличным полководцем и не пренебрегал советами. Главным образом, моими.
Владыка Обеих Земель допил вино, затем кивнул Унофре:
— Что донесли лазутчики?
Молодой Инхапи, ходивший со своими людьми к Шарухену и дальше, на север, мягко повалился на живот, выворачивая шею и поедая фараона взглядом. Но слова ему не дали — не тот чин, чтобы говорить перед лицом владыки.
— Хиан — да будет на нем проклятье Амона!.. — заперся с войском в городе. Низкие шаси из деревень бегут к побережью и в Страну Джахи, что лежит за горами, — отрапортовал Правитель Дома Войны. — Там есть проход, мой господин. Ущелье, а в нем река, которая течет к востоку, к большой воде. Соленой, как Уадж-ур.
Мертвое море, отметил я. В северной оконечности, около устья Иордана — два поселка. Когда-нибудь их назовут городами — Иерусалим, Иерихон… Но сейчас это всего лишь стойбища козопасов.
Яхмос повернул ко мне суровое лицо:
— Гибли! Что ты думаешь об этом, Гибли?
Меня он всегда спрашивал последним. Верный знак того, что военный совет заканчивается.
— Тысячу раз простираюсь ниц, целую прах под твоими ногами, — пробормотал я дежурную фразу. — В это ущелье надо послать воинов, Великий Дом. Если князья из Джахи или Хару захотят сюда прийти, будет кому их встретить. А лучше поискать их отряды за ущельем и напасть первыми.
Фараон с благосклонным видом повел рукой:
— Верно. Найти отряд из Хару, взять несколько голов и перебросить через стену… пусть Хиан убедится, что помощь не придет… Ты, Гибли, принесешь мне эти головы! Ты и чезу Хем-ахт! Хватит для этого тысячи воинов?
— Да, сын Гора. Тысячи воинов хватит.
— Великий Дом повелел! — снова выкрикнул Унофра.
Тысячи воинов хватит.
— Великий Дом повелел! — снова выкрикнул Унофра.
Яхмос поднялся, поправил полосатый клафт, спускавшийся на плечи, и шагнул к завесе, скрывавшей внутренность шатра. За ним шли двое с опахалами, слуга с винным кувшином и рослые телохранители-кушиты.
— Идите и помните: наши враги шаси и хека хасут — трава под копытом быка, — произнес Правитель Дома Войны, направляясь следом за владыкой. — Но помните и другое: малый недосмотр губит совершенство.
Унофра был не только военным министром, но и верховным жрецом храма Амона в Уасете*. Жрецы во все времена любили поговорить.
Солнце повисло над самым горизонтом, пыль улеглась, и в прозрачном воздухе протянулись вверх тонкие дрожащие пальцы дыма от сотен костров. Воины отдыхали — почти все, за исключением провинившихся. Этим, как обычно, достались рытье отхожих ям на дальней границе лагеря, ночные караулы, сбор хвороста и чистка котлов. Я шел к ливийскому стану, петляя среди полуголых солдат, сидевших у огня, повозок с быками, колесниц и лошадей, около которых суетились возничие. Здесь, на равнине у Шарухена, места хватало, да и людей с животными было не так уж много, но все же лагерь производил впечатление скученности и тесноты. Не помню, чтобы мне довелось испытывать такое чувство в своей эпохе, хотя я бывал на стадионах и в парках, где собирались сотни тысяч. Однако, при всей своей многочисленности они не выглядели толпой — или, вернее, каждый оставался личностью, бессмертной и неповторимой. Но в мире, что окружал меня сейчас, даже боги не были бессмертны, людей же считали пылью и прахом под стопой владык. Смириться с этим, преодолеть себя, забыть врожденное достоинство и гордость, было нелегко, и потому из любопытных неофитов, спускавшихся во тьму минувших лет, лишь единицы повторяли странствие. Считалось, что принадлежность к Койну Реконструкции Прошлого весьма почетна, но многолюдством мы похвастать не могли.