— Так ли это? — снова прошептал Инхапи, глядя на меня со смесью ужаса и восторга. — Верно ли, что твое ка вновь и вновь приходит с полей Иалу*, даруя избранным тобой мудрость, мощь и силу?
— Почему ты так решил, Инхапи?
— Потому что сам Великий Дом, сын Гора, слушает твои советы. Потому что ты один из всех людей пустыни смог подняться высоко в Та-Кем. Потому, что ты читаешь знаки папирусов, как Тот*, писец богов, и бьешься с врагами, как Львиноголовая Сохмет. Потому что я видел, как ты сражался под Аварисом. Он был не прав, под Аварисом мне крупно не повезло. Там погибла Небем-васт, когда сорок гиксосских колесниц обошли моих ливийцев с фланга, растоптали египетских лучников и, ворвавшись в наш лагерь, устроили кровавое побоище среди поваров, погонщиков, танцовщиц, арфисток и певиц.
Помрачнев, я бросил взгляд на юное лицо Инхапи и молвил:
— Ты ждешь ответа, сын Ини? Его не будет. Мой дух, мое ка подсказывает мне, что истина не для твоих ушей. Даже жрецы не ведают путей Осириса и способов, какими он перемещает души меж миром мертвых и живых. Это тайна, тайна для всех живущих в твоем мире и в будущих мирах, которые придут ему на смену. Разве не страшно прикоснуться к ней?
— Страшно, — с содроганием подтвердил он. — Но ты уже ответил, господин. Я… — Голос его замер в нерешительности.
— Чего же еще ты хочешь?
— Стать послушным твоему зову. Есть из твоих рук, как ел я в этот вечер. Носить за тобой что прикажешь — меч, опахало, табурет. Быть спутником твоим, учиться у тебя и унаследовать песчинку твоего могущества.
Я выдавил улыбку и хлопнул его по плечу:
— Унаследуешь, клянусь Демонами Песков! Непременно унаследуешь, если ты т о т Инхапи!
Он лег на землю, повозился, устраиваясь поудобнее, и заснул.
Вот юноша, жаждущий силы и власти, подумалось мне. Неглупый юноша и очень смелый, если, преодолев страх потустороннего, он говорил со мною так, как говорил. Но даже самым умным, самым смелым в этих временах не оценить масштабов своего несчастья. Осознание придет позже, в Эпоху Взлета, с началом зрелости, когда поймут, что даже великая жизнь, жизнь гения, творца, пророка, трагически коротка и заканчивается дряхлостью, старческой немощью и неизбежной смертью. А пока… Пока людей поддерживает вера — в поля Иалу, в Элизиум, в рай, где праведным будет даровано вечное счастье. Стоит ли разрушать эти иллюзии?
Мы выступили рано утром и к полудню уже миновали Шарухен. Городская стена восьмиметровой высоты была сложена из необработанных бурых камней и охватывала территорию с четверть квадратного километра. На стене торчали мрачные горбоносые воины в кожаных шлемах, кто с луком, кто с копьем, провожавшие нашу колонну руганью и непристойными жестами.
Было их не так уж много, да и сам Шарухен, в понятиях более цивилизованной эпохи, являл собою не город, а городишко с десятком тысяч жителей, если не считать предместий. Но за полтора тысячелетия до новой эры он мог соперничать с любым из крупных финикийских поселений, с Тиром, Библом или Сидоном, площадь которых была почти такой же. Конечно, эти портовые города были богаче и многолюднее, зато Шарухен лежал в уникальном месте, между пустынным гористым Синаем и плодородной Палестиной. Важный стратегический пункт, который не обойдешь, не объедешь; для Египта — ключ к Палестине и Азии, для Азии — ключ к Египту.
Наше воинство двигалось двумя отрядами по пыльной дороге, мимо пальм, олив, смоковниц и разоренных деревушек: впереди — четыреста моих ливийцев, за ними — чезет Хем-ахта, шесть сотен копейщиков и стрелков. Чезет был полком в египетской армии, и, значит, чезу Хем-ахта удостоили полковничьего чина, хотя он к старой знати не принадлежал и вообще не отличался благородством: отец — сборщик податей в трех селениях Заячьего нома, братья — храмовые писцы. Такие, как Хем-ахт, выслужившиеся из мелких чиновников, звались немху — сословие, до гроба преданное фараону. Преданность их подкреплялась делами: тот же Хем-ахт был осторожен, в меру храбр и беспредельно честен — всю добычу тащил в фараонову казну. За это его не любили, особенно наемники.
Осматривая городские стены, я размышлял о том, как расколоть их таранами, разбить из мощных катапульт, придвинуть осадные башни и лестницы. При изобилии дерева нетрудно построить такие орудия и взять Шарухен за неделю, но это было бы слишком серьезным вмешательством в местные распри. Хватит уже подсказанного воеводам Яхмоса, того, о чем они догадались бы сами или переняли у хека хасут: тактики фланговых обходов, концентрации резерва и упреждающих ударов. В последнем деле ливийцы были большие мастера: ведь всякий упреждающий удар — повод пограбить.
Они считались копьеносцами — пустая формальность, связанная со снаряжением, полученным из арсеналов в Уасете и давно потерянным либо сломанным и брошенным за ненадобностью. Копий и луков мои бойцы не любили, пользовались дротиками, пращами, а также трофейным оружием — широкими гиксосскими кинжалами и мечами сириян, подобными огромному серпу, откованному из железа. Такой клинок висел у меня за спиной, поверх плаща из шкуры леопарда, положенной вождю. Шагавший рядом Инхапи поглядывал на него с вожделением; видно, в самом деле хотел бы что-нибудь потаскать за мной, однако ни табуретов, ни опахал у меня не водилось. Сомневаюсь, что мой клинок был ему по силам: ливийцы — люди рослые, крепкие, выше и шире в плечах, чем египтяне. Устрашающая орда, если поглядеть со стороны: в козьих и овечьих шкурах, с огромными мечами и связками дротиков, с перьями страуса в светлых и рыжих, заплетенных в косы волосах.