Бело-синее — цвета фараона…
— Урдмана… — Хасса почтительно склоняет голову. — Тахос, и ты, Анх-Хор, господин мой…
Взгляд зеленых глаз на темнокожем лице пронзителен. Урдмана ниже великана Хассы, но кажется, что смотрит на него сверху вниз.
— Лазутчики вернулись, родич?
— Еще нет. — Хасса задирает голову, смотрит на небо. — Вернутся скоро. Светлый Ра не успеет подняться на две ладони.
Тахос, муж, облаченный в доспехи, задумчиво хмурится.
— Пекрур хитер и ждать нас у озера не будет. Нужно послать еще лазутчиков. Послать в холмы!
— Стоит ли? У нас больше воинов, чем у этих голозадых обезьян.
— Поздно менять дорогу, если попал в зыбучий песок. Пошли, как сказал Тахос! И еще одно… — Лоб Урдманы прорезает морщина. — Пусть найдут Пемалхима, сына ящерицы, пусть высмотрят, где он встал, посередине войска или с края. Это не трудно — чем выше пальма, тем заметнее.
Царевич Анх-Хор кладет ладонь на рукоять меча:
— Ты хочешь биться с ним, Урдмана? Отомстить за сына? Но в Нижних Землях нет воина сильнее, а ты уже не молод. Позволь, это сделаю я. Клянусь Амоном, я справлюсь с ним!
— Ты же сам сказал, господин, что в Нижних Землях нет воина сильнее, — с усмешкой произносит Хасса. — Возможно, кроме меня.
Тахос тоже усмехается, а наследник фараона высокомерно вздергивает подбородок.
— Запомни: мой отец — Гор! От зари до заката крылья его и мощь его необоримы! Он мне поможет!
— Помог крокодил утке, — насмешливо бормочет Хасса, но Урдмана резко прерывает его:
— Пустой спор! Зачем носить песок в пустыню? Боги еще не лишили меня разума, и биться я с ним не буду. Но отомщу! — Лицо Урдманы искажает злобная гримаса. — Ты, Анх-Хор, пришлешь мне трех своих лучших стрелков, а твои лазутчики, Хасса, пусть разведают, где их поставить. Ясно?
Тахос молчит, Хасса и Анх-Хор кивают. Лицо у сына фараона недовольное — он, вероятно, рвется к подвигам и славе. Хасса отступает, и я прерываю связь с внедренной в его сознание ловушкой.
Мой отряд, восемь десятков бойцов, затаился у подножия холма. Травы тут высокие; крестьяне-роме, устрашенные нашим нашествием, уже неделю не выгоняют на пастбище коров и овец — тех, которых мы еще не съели. Прямо перед нами поле овса, а за ним деревня: хижины со стенами из тростника, крытые пальмовым листом, дворики с очагами, общинный колодец и амбар. Амбар — самое высокое строение и самое в данный момент пустое; верно говорят — где побывали воины, мышь и зернышка не сыщет.
Дорога рассекает поле надвое и скатывается в низину меж холмов.
Дорога рассекает поле надвое и скатывается в низину меж холмов. Их пологие склоны, куда не достает разлив реки, заросли кустарником и годятся лишь для выпаса коз. Козы, в отличие от коров и овец, сглодают все — и кору, и листья, и редкие пучки травы. Но коз в селении уже не осталось, козы съедены в первую очередь — к козлятине у ливийцев национальное пристрастие.
На холмах, в кустарнике по обе стороны дороги, прячется главная часть нашего воинства; там дружины Пекрура, Петхонса и других вождей. В засаде под холмом мои люди, а также воины Баклула и другого князька, Тари, сына Такелота. Место подходящее; обходить холмы по заболоченной низине тяжело и трудно, а лезть на них как будто ни к чему, если имеется дорога. Но похоже, что Урдмана не меньше Пекрура искушен в междоусобных стычках — заподозрил-таки неладное. Если убедится, что на холмах его ждут, возможны осложнения. Разного рода: может занять деревню и сидеть в ней месяц, может все же обойти холмы или атаковать вершины, но без большой надежды на успех — слишком мал перевес в численности. Я, учитывая свой богатый опыт, распорядился бы иначе — провел разведку боем или рассредоточил бы войско и ударил ночью. Но это сложная операция, не то что нагрянуть на спящих и пьяных дружинников Пемы. Успех ночного сражения зависит от согласованности действий всех отрядов, от умения биться мечом и секирой, от хорошей связи с предводителем, от сигналов, подаваемых огнем и трубами. Стрелы, копья, колесницы, всадники — все бесполезно во тьме, кроме клинка, кинжала, быстрых ног и отличной выучки. Все это будет, но не сейчас. На ближайшие два-три тысячелетия военная доктрина такова: легионы ночью не воюют.
Правда, в воинстве Урдманы есть лучники, и это может привести к иным тактическим решениям.
Я подозвал Баклула и Иуалата. Они подползли, струясь, словно змеи в траве.
— Откройте уши свои и слушайте. Ты, Иуалат, возьмешь моих людей и расставишь по двое по обе стороны дороги. Пусть затаятся в овсах и следят за всяким шевелением. Если заметят лазутчиков — убрать их по-тихому. Когда увидят воинство Урдманы, пусть возвращаются назад.
— Да, господин.
— Иди! И да будет с тобой милость Амона. — Я повернулся к Баклулу: — Дошло до меня, что среди твоих людей и воинов Тари есть меткие метатели дротиков. Пусть приготовятся. Еще отправь гонцов к Пекруру и Петхонсу. Надо известить вождей, что у противника есть лучники.
— Откуда ты это узнал? — Его губы недоверчиво скривились.
Я вытянул руку, обхватил пятерней его затылок и ткнул Баклула лицом в жесткую траву.
— Ты, пропивший мумию отца! Не спрашивай, а выполняй, не то познаешь вкус смерти на своих губах!