— Наследник Великого Дома, — усмехнулся я. — Дом, правда, измельчал, но все же есть надежда на достойный выкуп. Скажем, мы могли бы обойтись сейчас без битвы и обменять его на святую реликвию, наследие Инара.
Вождь Востока раздраженно замотал головой:
— Разве ты не понимаешь, сын мой Пема, что она и так принадлежит нам! И ее вернут, где бы она ни находилась, в Мендесе, Севенните или Танисе! А вот торговые привилегии… пошлины на зерно и вино… товары, что идут из Библа, Тира и Сидона… — Он наморщил лоб, возвел глаза к небу и погрузился в какие-то сложные расчеты. Затем сказал будто бы самому себе: — Зачем трясти пальму, если финики можно сбить шестом? А шест — вот он, шест, привязан на спине осла, только и ждет, когда его возьмут в руки… Развяжите его!
Распустив узлы, Иуалат поставил царевича на ноги. Выглядел Анх-Хор не лучшим образом — под скулой синяк, на ребрах ссадины, бело-синие одежды перепачканы, на животе — багровая полоса, след близкого знакомства с тощим ослиным хребтом. Но держался он высокомерно и глядел на нас с Пекруром, как лев на пару куропаток.
— Я желаю, — царевич ткнул пальцем в Иуалата, — чтобы с этого человека содрали кожу. Он был непочтителен с сыном божества!
— Хм-м… Может, лучше бросить его крокодилам? — задумчиво произнес Пекрур. — Понимаешь, это быстрее, чем сдирать кожу, а мы торопимся. Боюсь, Урдмана не даст нам времени для подобающей казни.
Подошел Петхонс, увидел Анх-Хора, услышал слова вождя, хлопнул кулаком о грудь и разразился хохотом. Воины, стоявшие в шеренгах, начали оборачиваться, греметь оружием, вытягивать шеи и громко гоготать. Лицо нашего пленника перекосилось. Он был слишком важной персоной, чтобы терпеть над собою насмешки.
— Не забывайся, вождь Востока, — прошипел Анх-Хор, — не забывайся! За все, что случится со мной, ты ответишь перед богами и царем!
Голос Пекрура внезапно сделался суровым.
— Ничего плохого с тобой еще не случилось, наследник. Несколько царапин да перемазанные в грязи одежды… Ерунда! Но если я прикажу…
Он уставился на царевича безжалостным немигающим взглядом. Отшатнувшись, разом потеряв надменный вид, тот посмотрел на старейшего, потом на меня и в страхе пробормотал:
— Неужели… неужели вы рискнете пролить божественную кровь? Кровь Гора, чьи глаза — луна и солнце, а крылья покоятся по обе стороны небосклона?
Ухмыльнувшись, Пекрур повернулся ко мне:
— А что ты думаешь, Пема? Прольем?
— Как горсть изюма прожевать, — ответил я.
— Ну, тогда поставьте его за нашими шеренгами, — Пекрур непочтительно ткнул в царевича пальцем, — и пусть твой человек, Пема, за ним присмотрит. Хорошо присмотрит, не то я и правда велю содрать с него кожу. — Он махнул телохранителям: — Вы, бездельники! Пусть кто-нибудь отправится к Урдмане и скажет, что я желаю с ним говорить.
Прямо здесь, в поле между нашими дружинами. Со мной пойдет Пемалхим, и Урдмана может взять одного воина. Ну, быстро!
Через четверть часа мы стояли по щиколотку в воде перед владетелем Мендеса. Его сопровождал темнокожий гигант-кушит, фигура весьма экзотическая для севера Дельты. Урдмана был хмур, его багряная накидка висела клочьями, бронзовые пластины доспеха носили следы ударов, шлем лишился перьев. На меня он смотрел волком, но, встречаясь глазами с Пекруром, презрительно усмехался. Он не выглядел человеком, смирившимся с поражением — видимо, понимал, что большая часть нашего воинства ляжет костьми на этом поле.
— Ты хотел меня видеть, вождь Востока?
— Да, владетель Мендеса.
— Зачем?
— Затем, чтобы сказать: мы уходим.
Урдмана пожевал губами, потер подбородок.
— Разве реликвия Инара в твоем походном ларце? Разве тебе ее доставили из Мендеса? Или ты сам, обернувшись жабой, поскакал в мой город и нашел ее?
Пекрур скривился при упоминании жабы, но сохранил спокойствие.
— Мой ларец пуст, и ты это знаешь, Урдмана. Но кроме ларца есть у меня сундук, большой сундук, не меньше саргофага, в каком хоронят фараонов. И он, когда я отправлюсь к себе, не будет порожним!
Шагнув в сторону, старейший дал Урдмане возможность обозреть наши шеренги. По моему сигналу строй воинов раздался, Иуалат вытолкнул вперед Анх-Хора и встал за его спиной, придерживая пленника за локти. Спесь слетела с царевича; похоже, он сообразил, что превратился в такой же товар, как любой из рабов, привезенных с юга или севера. Правда, как предмет торговли он отличался от кушитов, аму и хабиру гораздо большей ценностью.
Темное лицо Урдманы посерело. То ли в пылу сражения он позабыл про Анх-Хора, Хассу и их отряд, то ли полагал, что они благоразумно отступили, а может, засели в холмах и ждут, когда начнется битва, чтобы прийти ему на выручку. Сейчас он походил на рыбу, выброшенную на берег: рот раскрыт, глаза выпучены, и пальцы шевелятся словно плавники.
— Мы не станем биться с тобой, разорять твои земли, убивать скотину и штурмовать Мендес, — сказал Пекрур. — Нет, не станем! Мы мирно удалимся, и Пемалхим заберет наследника в Гелиополь. Пема, сын мой, что ты сделаешь с ним?
— Что-нибудь придумаю, — отозвался я. — Мне нужен раб для чистки хлева и нужников. Если Урдмана не поторопится с возвратом святой реликвии, то через пару лет выгребные ямы в Гелиополе будут просто сверкать.