Мы поднялись. Бокалы и посуда на полированной крышке стола начали мерцать, растворяться, и в воздухе повеяло озоном. Мой друг распахнул мантию, дернул вниз нагрудник, и я увидел страшные шрамы между его ключицами.
— Как они были жестоки! Как жестоки! — задумчиво произнес он.
— Наши предки.
— Да, наши предки, ничего не поделаешь. Монстры проклятые!
На губах Егора мелькнула улыбка, и я с облегчением вздохнул.
07
В Петербург я вернулся ночью. Солнце давно закатилось, тихий город дремал под темным беззвездным небом, и только Невский, старинные набережные и мосты озаряли сполохи ярких огней. Со стрелки Васильевского острова и из садов за Петропавловской крепостью слышались звуки музыки, и над широким речным разливом кружили в воздухе танцоры.
— Он был там, — произнес Гинах, едва мы перешагнули порог кабинета. Мысли его оставались скрытыми, и я не понял, о ком речь.
— Кто и где?
— Принц, тот человек. Был на церемонии прощания.
Синева и упругость стали. Приоткрывшись, Гинах послал мне дополнительный образ: невысокий рыжеволосый мужчина с серыми глазами.
Приоткрывшись, Гинах послал мне дополнительный образ: невысокий рыжеволосый мужчина с серыми глазами.
— Кажется, вы говорили, что он интересуется нашими занятиями? — спросил я. — Что же в этом странного? Прошлое у многих вызывает любопытство. Прошлое, наша необычная работа и мы сами… Легенды так притягательны!
— Не менее, чем легендарные герои, — буркнул Гинах.
В узкой длинной комнате, служившей ему кабинетом, была половинная сила тяжести, и мне казалось, что я вот-вот всплыву вверх, к белым закругленным потолочным сводам. Шел двадцать пятый час*, во тьме за окнами шумели кроны деревьев, журчала в гранитных берегах Фонтанка, перемигивались фонарики на мосту. Снег здесь не падал — весь исторический центр Петербурга был прикрыт силовыми экранами.
Поднявшись с кресла, Гинах прошелся к огромной печке, потом к окну. Длинные скользящие шаги — так ходят на Луне, Меркурии, Титане или в космических поселениях, в зонах пониженной гравитации. Комната была погружена в полумрак; слабо светились прозрачные панели столов и сиденья, повисшие в воздухе, тянули гибкие шеи конусы ви-проекторов, сияла мягким опалесцирующим светом голографическая стойка с картотекой, тысячи крохотных разноцветных клавиш, похожих на звезды, выстроенные по шеренгам и колоннам. Печь, покрытая расписными изразцами, похожая на маленький дворец, выглядела в этой обстановке анахронизмом.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — вымолвил Гинах, с задумчивым видом уставившись в окно. — Наши занятия так увлекательны и романтичны… Мы восстанавливаем историю Земли — не только факты, сооружения, сокровища былого, но живую, подлинную историю. Мы опускаемся в глубь тысячелетий, в шахты времени, где мы уже не мы, а люди минувших эпох, мы проживаем их жизни, чтобы добыть крупицы истины, понять, как и почему случилось так, а не иначе. Насилие, боль, несправедливость, жестокость — все это знакомо нам, все, даже смерть! Мы умираем в муках снова и снова, чтобы поведать о том, чего уже нет, чтобы не забылось прошлое и каждый мог приобщиться к нему — пусть не в реальности, не в яви, а только в Зазеркалье, но все же попасть туда и увидеть, каким оно было. — Он резко повернулся ко мне. — Мы, Андрей, герои! Несомненно, герои — в нашем благополучном и счастливом мире. И этот мир нуждается в нас.
Прекрасная речь во славу исторической науки, подумал я. Нужны ли еще доказательства, отчего столь многие интересуются нами? Хотя бы этот Принц и троица его приятелей… Конечно, он пытался влезть в мой разум, не испросив разрешения, но и такое бывает — в первые годы после ментальной мутации, когда опыт мысленной связи еще незначителен.
— Он молод? — спросил я.
— Вы о ком? О Принце? — Гинах с сомнением хмыкнул. — Не думаю. Видимо, ваш ровесник, если считать реальное время. Вполне зрелый, но весьма бесцеремонный человек.
— Из ваших слов я заключил, что он испытывает тягу к героям.
— Неверный вывод, Андрей. Я лишь хотел проиллюстрировать ваш тезис о притягательности легенд. Но к Принцу это не относится — тут ни романтики, ни сантиментов, и цели весьма конкретные. Он… — Гинах на миг приоткрылся, и я ощутил его смущение. — Он хочет ознакомиться с нашими необработанными записями.
— Вот как? — Я был изумлен. Вторжение в чужую жизнь, в интимные воспоминания неэтично, а в данном случае речь шла об этом. Имеется разница между первичной информацией, добытой в поле, и сканированными с нее отчетами, но нельзя считать, что наши отчеты в большей степени субъективны.
Нравы и обычаи ливийцев, их пища и одежды, приемы боя и охоты, фольклор, миграции и племенная иерархия — все это и многое другое есть достояние истории, однако ночи с Небем-васт — мои. Женщина в оазисе Кууш, куда я дополз полумертвым от жажды, яма в деревне нехеси*, где я утопал в нечистотах, раны от львиных когтей и жуткая боль, когда дубиной разбивают позвоночник, жуки и черви вместо мяса и лепешек — тоже мое, то, чем я не желаю делиться со всем человечеством. Как Егор картиной своей гибели… Делятся, конечно, но не со всеми, скажем так; иная память тяготит, и дружеское участие небесполезно.
Гинах сел. Что-то шевельнулось на печи, на самом ее верху, среди похожих на башенки украшений. Огромный рыжий, с белым подбрюшьем кот спрыгнул на пол, покосился на меня и, мягко перебирая лапками, затрусил к хозяину.