«Нельзя ответить «да» или «нет», — отозвался я, вытягиваясь на ложе. — От моего желания мало что зависело. События диктовались принятой здесь традицией».
«Пусть так, — заметил он после паузы. — Но разве твое появление не стало вмешательством в историю? Ты вернул к жизни одного человека и уничтожил двух других… Разве это не изменит ход событий?»
— Что случилось, то случилось, — вслух промолвил я.
«Я знаком с формулировкой парадокса Ольгерда, но никогда его не понимал, — признался Павел. — Не понимал, как сопрягаются детерминизм и свобода воли. То есть в какие-то моменты в прошлом мне было ясно, в чем тут штука, что историю не изменишь, и все свершившееся в ней происходит с неизбежностью, но вот сейчас, именно сейчас…» — он вдруг умолк, будто испугавшись своей оговорки.
Странно, подумал я. Неужели прошлое и настоящее чем-то различаются для него в смысле понимания той или иной концепции? Значит ли это, что в прошлом Павел был умнее или мыслил более широко? Парадокс Ольгерда и в самом деле кажется загадочным, если разделять свободу воли и обусловленную ходом событий причинность. Но это слитное понятие, той же дуальной природы, что корпускулярно-волновые свойства электрона и материи в целом. При одних условиях электрон будто бы частица, при других — будто бы волна, способная дифрагировать, но это один и тот же объект, и свойства его неразделимы. Волна-частица… Так же и волеизъявление-детерминизм… Я мог бы выбрать не Сифакса, а женщину или любого из умерших детей, и это значило бы, что выбранный носитель не погиб, а занял свое место в истории, прожил жизнь, долгую или короткую, и сотворил в ней то, что сотворил. Но я избрал Сифакса, руководствуясь собственной волей и обстоятельствами, и Сифакс, став Гибли, сделал и сделает то, что велено судьбой.
Старейшины явились к вечеру. Их было четверо; крепкие мужи под пятьдесят, волосы уложены в косы, в повязках — три пера, на запястьях — бронзовые браслеты. Я не помнил их имен, но знал обычай: имя упоминают редко, дабы оно не привлекло внимания демонов. Среди них был мой друг со шрамом от стрелы, а трое остальных различались видом и одеянием: рыжий, как Иуалат из прошлой мниможизни, человек в плаще из шкуры зебры, и другой, с ожерельем из лазуритового камня. Они уселись в тени хижины на пятках и, когда я вышел к ним, хлопнули левой ладонью о правое предплечье.
Я опустился на землю перед ними и отстрелил ловушки. Четыре раза «Каэнкем»… Потом сказал:
— Скоро вам будет нужен новый предводитель. Подумайте, кто им станет.
Человек со шрамом вздрогнул.
— Во имя Семерых! Ты…
— Нет, я не собираюсь умирать! — Улыбка, мелькнувшая на моих губах, успокоила его. — Но я теперь не Сифакс, а Гибли, и клан Леопарда — не мой клан. Поэтому скоро я уйду. Отправлюсь на запад, чтобы найти свое племя.
Рыжий — видимо, колдун — воздел руки с растопыренными пальцами, забормотал вполголоса заклятия. Они повелевали теен и кажжа, утт и чиес, сат и илакка не чинить мне препятствий на долгом пути, убраться с дороги странника, залезть подальше в скалы, пески и пещеры и сдохнуть там в собственных испражнениях.
Покончив с демонами и призвав милость Семерых, колдун промолвил:
— Ты правильно решил, ибо каждый человек должен жить со своим народом, в своем гачире, где зарыты кости предков и черепа побежденных врагов. Но, может, твой гачир тут? Может, ты уже не Гибли? Может, если я дам тебе питье из семян гах, ты уснешь Гибли, а проснешься Сифаксом?
Рыжий колдун явно и оскорбительно намекал, что у меня не все дома. Ну что ж! Я вытянул руку, которую утром рассек кинжал Кайтассы — рана уже зарубцевалась, и только розовый шрам тянулся от основания мизинца к большому пальцу.
— Ты хочешь вылечить меня? А так у тебя получится? Чтобы на восходе были кровь и боль, а на закате — шрам? Нет, не выйдет, — констатировал я, когда он, пораженный, откинулся на пятки. — Не выйдет, потому что сила твоя — ничто в сравнении с силой Гибли! И ты собираешься поучать меня? Может, — передразнил я колдуна, — превратить тебя в ящерицу и скормить стервятникам? А может, просто вышибить мозги?
Я потянулся к тяжелой дубинке, но человек с ожерельем сделал примирительный жест:
— Пощади его, Гибли, не тронь! Он говорит с демонами, а это вредно для здравого ума.
— Один старый дурак хуже трех молодых, — поддержал воин в плаще из шкуры зебры и склонил голову. — Не гневайся, Ветер Смерти! Мы помним, кто ты такой. Помним!
Теперь они глядели на меня, как египтянин Инхапи в прошлой мниможизни, с тем же ужасом и восторгом, что сияли на его лице, когда он сказал: «Хочу стать послушным твоему зову, есть из твоих рук, носить за тобой меч, опахало и табурет, быть спутником твоим и унаследовать песчинку твоего могущества…» Но в этот раз мне не были нужны ни спутники, ни наследники.
— Мы сделаем, как ты велел, — произнес тот, что был со шрамом. — Если ты уходишь, мы выберем вождя. Иначе кто поведет Леопардов в битву? Без вождя нас сожрут Волки или Псы, Львы или Гиены. Конечно, мы выберем нового вождя!
— Вы сделаете не только это. Вы, четверо, возьмете каждый по два-три воина и отправитесь этой же ночью на запад, в стойбища Волков и Псов, Львов и Гиен. Вы скажете, что Гибли идет в их гачиры, но не затем, чтобы сражаться. Гибли идет на запад и не желает зла и крови. Еще скажете: пусть пошлют быстроногих воинов к Диким Слонам, Гепардам и Змеям, а те пусть пошлют гонцов еще дальше, до Вод Без Берегов, чтобы путь мой был свободен. Сказав это, вы вернетесь.