Нас встречала половина лагеря — все, кто не спал, не ел и не пил.
Нас встречала половина лагеря — все, кто не спал, не ел и не пил. Князья отличались от простых воинов накидками из леопардовых и львиных шкур, нагрудными пластинами, украшенными чеканкой, шлемами с перьями и оружием, отделанным серебром и бирюзой. Кажется, они принарядились по торжественному случаю, дабы оказать мне честь; было их десятка два — яркое пятно в центре толпы босых полуголых воинов. Пекрур оказался невысоким, тощим и жилистым мужчиной за пятьдесят, с властным лицом, изрезанным морщинами; атлетически сложенный кузен Петхонс из Песопта был примерно моего возраста, а Улхени из Медума — совсем мальчишкой, еще не достигшим двадцатилетия. Остальные предводители, с которыми, надо думать, я тоже состоял в отдаленном родстве, держались на шаг позади этой троицы. Темные или светлые глаза и волосы, кожа посветлей или посмуглей, в зависимости от примеси египетской крови, но физиономии у всех свирепые, а тела мускулистые, покрытые шрамами. Еще не измельчала разбойничья порода, подумал я и бросился в объятия Пекрура.
— Пемалхим! Сын мой Пема! Ты здесь, хвала Амону! — Его сухие руки были неожиданно сильными. — Сегодня вечером мы будем пировать… — Он бросил цепкий взгляд на моих воинов и с удивлением сказал: — Корабль твой велик, но бойцов ты привел не много, клянусь полями Иалу! Что-то случилось?
— В двух днях пути отсюда мы повстречались с Асушей, сыном Урдманы, — сказал я и покосился на бурдюк в руках Иуалата.
— С Асушей! — кузен Петхонс, почти такой же рослый, как я сам, придвинулся ближе. — С Асушей, чтоб его печень протухла! И что же, брат? Где он теперь?
— В том бурдюке. Все, что от него осталось. Прочее, вместе с печенкой, уже сожрали рыбы.
Иуалат поднял бурдюк, потряс им над головой, и князья, а за ними и простые воины, взволнованно загудели. «Пемалхим, — слышалось мне, — Пемалхим, страж Гелиополя… бесстрашный, могучий… потомок Инара… Пема взял первую кровь…»
Петхонс гулко стукнул кулаком в могучую грудь, юный Улхени уставился на меня с восхищением, трое или четверо других родичей протянули руки, чтобы прикоснуться ко мне и взять частицу силы и удачи. Но были и такие, в чьих глазах мелькнула зависть.
— Ты великий воин, Пемалхим! Лев среди людей, подобный самому Инару-прародителю! О таких, как ты, говорят: он крепче камня, горячей огня, быстрее ветра! — торжественно провозгласил Пекрур. — Поведай нам, большой ли был отряд у Асуши? И всех ли вы прикончили?
— Всех. Они были так уверены в победе, что отправили гонцов к Урдмане, но одолеть нас так и не смогли. Мы убили всех! Я не пересчитывал врагов, но думаю, что сын Урдманы привел с полсотни человек. Может быть, шесть десятков.
— Целая дружина! — раздался чей-то громкий голос.
— И теперь они мертвы…
— Жрут речной песок…
— Остались без погребения, дети гиены…
— Крокодилы растерзали их…
— Боги наказали за святотатство…
— Сын Урдманы мертв…
— Урдмана! Поедатель дерьма, носящий клок на темени!
Последний выкрик удивил меня — «пожирателями кала» и «носящими клок» обзывали кушитов-эфиопов, меню и прически которых были весьма своеобразными. Впрочем, в жилах Урдманы могла течь и эфиопская кровь — ведь не прошло еще и двух десятилетий, как ассирийцы сокрушили пришельцев с юга.
Впрочем, в жилах Урдманы могла течь и эфиопская кровь — ведь не прошло еще и двух десятилетий, как ассирийцы сокрушили пришельцев с юга.
Снова крепкие ладони на моих плечах и голос Пекрура:
— Ставь свой шатер рядом с моим, Пемалхим. Пусть твои воины поедят и отдохнут, а когда глаз Ра скроется от нас, мы будем жарить мясо быков и баранов Урдманы и пить в твою честь вино с его виноградников. Хей!
— Хей! — дружно выдохнула толпа, и люди стали расходиться.
Мой шатер, до которого не успели добраться молодцы Асуши, был довольно просторен и высок — у двух столбов, поддерживавших ткань, я мог выпрямиться во весь рост. Пол застелили свежим камышом, развесили на столбах мои доспехи и оружие, бросили на подстилку ковер и шкуры для ложа, отгородили пурпурной финикийской тканью угол для Дафны. Девушка, как и прочие богатства, взятые у Хираджа, принадлежала мне, но по негласному правилу военного разбоя я был обязан наградить своих дружинников. Теперь каждый из них имел сирийский меч и украшения из бирюзы, серебра и бронзы, а старшие, Иуалат, Осси и Раги, получили еще по увесистому серебряному слитку.
Что делать с Дафной, я еще не решил. Самое разумное было бы взять ее в наложницы, ибо мужчина, подобный Пемалхиму, крепкий телом, не может обходиться без женщины. Кажется, она не возражала против подобной участи. У ее родителя, горшечника из Коринфа, было пять дочерей и ни одного сына — много голодных ртов и мало рабочих рук. Прошлой осенью он продал старшую сестру Дафны, а этой и она сама попала на невольничий рынок. Думаю, Хирадж вез ее в дар владыке Саиса, и стала бы она в его доме служанкой, которую хозяин иногда берет на ложе, бесправной, забитой, не знающей языка. Со мной она, по крайней мере, могла говорить, и к тому же я ей нравился. Великие герои всегда имеют успех у молоденьких девушек.