Наконец я вспомнил о своем разговоре с Сенебом и спросил:
— Ты видела Павла? Или, может быть, твоя подруга…
Тави покачала головой:
— Джемия оставила его в покое. Он не отвечает на вызовы — кажется, очень занят. Если он то, что ты думаешь… то, о чем ты мне рассказывал… — Октавия невольно вздрагивает. — У мошек свои заботы, у орлов — свои.
— У мошек свои заботы, у орлов — свои.
— Мы не мошки, милая, мы люди, и Павел тоже человек… по крайней мере, в данное время. — Подумав, я добавил: — Несчастный человек. Саймон просил приглядеть за ним.
— Несчастный? — повторила Тави. — Почему? Не потому ли, что он — часть, оторванная от целого? Но разве что-то мешает вернуться и соединиться с этим целым?
— Ничего не мешает, — ответил я. — Он не изгой, не изгнанник — ведь Носфераты принимают каждого, кто обладает психоматрицей. Несчастье в его воспоминаниях. Или, возможно, в тоске по прошлому, не столь далекому, как мои ливийцы, но для него живому. Не знаю, как он попал к Галактическим Странникам, как перенесся в наше время… Не знаю! Но свои несчастья он забрал с собой.
— Тогда, — тихо сказала Тави и прижалась ко мне, — ты должен ему помочь. Но не сегодня, Ливиец, не сегодня. Этот день ты проведешь со мной.
24
Дом, построенный Павлом, находился на юге Петербурга, в зеленой зоне, километрах в трех от древней шахты и монумента Первопроходцев. Каменную руку за деревьями не разглядеть, но колонна Евразийской базы была хорошо видна — здание вонзалось в бледно-голубое северное небо, и на вершине его отдыхали облака. С другой стороны, на северо-востоке, вставали жилые башни городской окраины, не такие древние, как Эрмитаж, Казанский собор и бастионы Петропавловки, но все же весьма почтенного возраста, воздвигнутые в шестом тысячелетии. Широкая полоса между этим районом и нашей базой являлась частью парков, окружавших город полукольцом, от северного до южного берега Финского залива. Росли здесь больше сосны, елки да березы, но там, где поселился Павел, раскинулся яблоневый сад. Яблони в нем были не биоморфами, а самыми обычными, глухими к человеческим эмоциям и плодоносящими скромно, через два года на третий. Однако место Павлу нравилось.
Жилище его напоминало старинную избу, сложенную из сосновых бревен. Окна, правда, большие, широкие, на крыше — серебристый оксинит, а комнаты отделаны лондайлом, имитирующим дуб со светлыми прожилками термоэлементов. Меж двух окон — крыльцо, слева от него огромный куст сирени и бассейн, а справа, немного поодаль, под яблоней — стол на вкопанных в землю ножках и две скамьи. Павел утверждал, что дом стоит примерно там, где находилась древняя многоэтажка, в которой он ютился с сыном и женой в одной из сотен крохотных ячеек. Конечно, нынешнее его жилье не походило на это бетонное страшилище, то была копия их загородной дачи в лесах Карелии. Примерная копия; в те времена крышу крыли не оксинитом, а железом, лондайла тоже не было, бассейн заменяло корыто, а термоэлементы — печь. Впрочем, Павел в подробности не вдавался, и, слушая его скупые реплики, я приходил в недоумение: верить или не верить?.. правда ли он жил в двадцатом веке?..
Порталы у него были отключены, на вызовы отвечал конструкт, сообщавший, что хозяин занят и просит не беспокоить. Занят чем? Ответа я не получил и отправился к нему пешком — разумеется, не от сахарского бьона, а от нашей базы.
Павел сидел на скамье под яблоней. Перед ним в живописном беспорядке стояли стаканы и бутылки, миска с огурцами, плававшими в мутной жидкости, тарелки с ветчиной и рыбой и прямо на столе — горка чего-то черного, посыпанного солью и пахнувшего подгорелым хлебом. Выглядел он неважно; как говорили египтяне, был похож на человека, решавшего, на какой из двух пальм повеситься. Седоватые волосы растрепаны, лоб в морщинах, на подбородке крошки. Таким я его еще не видел.
Он кивнул головой в знак приветствия и хлопнул ладонью по скамье. Я сел и на мгновение прислушался к его ментальной ауре.
Я сел и на мгновение прислушался к его ментальной ауре. Мысли, как обычно, недоступны, но эмоциональный фон — как черная дыра. Горюет, и сильно, подумал я. Вот только почему?
— Подделка, — хмуро произнес Павел, наливая из бутылки в стаканы. Один он подвинул ко мне, и запах спиртного ударил в ноздри. Кажется, тот же напиток, который он заказывал на Меркурии.
— Это подделка? — Я взболтал жидкость в стакане.
— Нет, просто водка. Подделка — это я! — Он горестно потупился. — Я сам, чтоб меня крысы сожрали! Пей!
Спирт обжег горло. Павел выловил в миске огурец, протянул мне:
— Закуси.
— Почему он мокрый?
— Не мокрый, а соленый. Если не нравится, возьми рыбки или сухарей. — Он ткнул пальцем в горку подгорелого хлеба.
Огурец хрустнул на моих зубах. И правда соленый! Никогда таких не пробовал.
Павел внимательно присматривался ко мне.
— Ну? Что ты чувствуешь?
— Немного кружится голова. Напиток слишком крепкий. — Легким усилием я нейтрализовал действие спирта.
— А у меня вот не кружится, моча крысиная, — с горечью признался Павел и приложил ладонь ко лбу. — Там, внутри — я, моя личность, моя память, а все остальное — не мое… Не мое, хотя и очень напоминает! Подделка! Тело с таким обменом веществ, что я даже напиться не могу! А хочется!