— Терпеть не могу свет, Лили, — не глядя на подругу, повторила Гертруда; через окно-фонарь она наблюдала очертания лужайки, ближнего берега и высокого дальнего. — Свет мне ненавистен… да, ненавистен, потому что в мыслях моих тьма… да, тьма. Никто из людей меня не знает; я — как человек, которому являются призраки . Скажи, что ты заметила внизу, когда вошла в гостиную?
— Гертруда, дорогая, мне не следовало врываться так внезапно.
— Нет, Лили, ты вела себя правильно… правильно и очень мило: как близкая подруга, от которой нет секретов; я была тебе такой же подругой всегда, всю мою жизнь.
То есть, мне кажется… по крайней мере… до последнего времени… но ты всегда была чистосердечней, чем я… и верней. Твой путь залит светом, Лили, и ведет он к миру и покою. А я свернула, и моя тропа окутана тайной; и, чудится мне, я ступила ныне в долину смертных теней. Как бы то ни было, я странствую, я произношу слова среди могильного одиночества и мрака. Что ты видела, Лили, — я знаю, ты скажешь правду, — когда вошла в гостиную, где я стояла у окна?
— Я заметила снаружи как будто очертания человека в плаще и шляпе, и он разговаривал с тобой шепотом.
— Очертания человека… Ты права, Лили: не человек, а очертания человека, — с горечью продолжала Гертруда, — ибо мне иногда представляется, что чары, сковавшие меня, едва дающие дышать, не могут исходить от человека. — Помолчав, она добавила: — Это покажется невероятным. Ты знаешь о предложении мистера Дейнджерфилда и о том, как я на него ответила. Слушай же.
— Гертруда, дорогая! — пугаясь, воскликнула Лили.
— Я собираюсь, — прервала ее мисс Чэттесуорт, — открыть тебе свою необычную, но не преступную — нет, не преступную — тайну. Мне не в чем сейчас себя упрекнуть: все вершится помимо моей воли. Но сначала ты должна поклясться всем, что свято, никому не выдавать мою тайну: ни моему отцу, ни твоему, ни моей тете, ни кому-нибудь еще — пока я не освобожу тебя от этого обещания.
Бывало ли такое, чтобы женщина отказывалась выслушать тайну? Мгновение Лили колебалась. Затем внезапно склонилась к подруге, поцеловала ее и произнесла:
— Нет, Гертруда, дорогая, не сердись на меня, но не говори ничего. У тебя есть оправдание, а у меня его не будет; ты не собиралась заводить секретов — ты втянута против воли, шаг за шагом, — но мне их лучше не знать. Я не смогу смотреть в лицо тете Бекки и милому генералу, если буду думать, что я их… — Она запнулась, пытаясь подыскать слово.
— Обманываешь , Лили, — простонала Гертруда.
— Да, Гертруда, дорогая, — Лилиас еще раз поцеловала подругу. — И это может принести тебе большие неприятности. Но все же я благодарю тебя от всего сердца за доверие и любовь; ты и представить себе не можешь, Герти, как я рада, что не лишилась их.
И две девушки молча обменялись горячим поцелуем, а бедная Гертруда Чэттесуорт кротко плакала, глядя в темную даль.
— А когда ты станешь счастливей, дорогая, — а так будет непременно, — ты скажешь мне об этом? — попросила Лили.
— Скажу… правда, скажу. Иногда я бываю веселее… совсем счастливой… но сегодня, Лили, мне очень грустно.
Потом Лили постаралась утешить и приласкать подругу. Должен признаться, что ей было очень любопытно; она бы непременно выслушала признание Гертруды, если бы ее не пугали условия, на каких придется хранить тайну. Однако на обратном пути она возблагодарила Небеса за свою решимость и не сомневалась в том, что от этого стала счастливей и лучше.
Их тет-а-тет прервал стук тети Бекки в дверь холла; вслед за тем под окном послышались голоса — ее и Доминика.
Глава XXXVII
ОДНИ КОНФЛИКТЫ В ЧЕЙПЛИЗОДЕ РАЗГОРАЮТСЯ ВСЕ БОЛЬШЕ, А ДРУГИЕ, НАПРОТИВ, ЗАВЕРШАЮТСЯ ТОРЖЕСТВЕННЫМ ПРИМИРЕНИЕМ
К тому времени вблизи «Феникса» случайно оказался маленький доктор Тул и, по своему обыкновению, зашел в клуб. Стерк играл в шашки со старым Артуром Слоу, за его спиной стоял Дейнджерфилд, прямой и сумрачный, и наблюдал за игрой. В последнее время Тул и Стерк держались друг с другом еще более отчужденно и холодно, чем обычно, однако проявлялось это у каждого по-своему. Тул при встрече с коллегой задирал нос, приподнимал брови и отвешивал чрезвычайно чопорный, исполненный презрения поклон.
Тул при встрече с коллегой задирал нос, приподнимал брови и отвешивал чрезвычайно чопорный, исполненный презрения поклон. Стерк, напротив, коротко и хмуро кивал — не более того — и молча обращал к сопернику сутулую спину.
Дело в том, что не далее как неделю-другую назад оба джентльмена едва не дошли до обмена пистолетными выстрелами или ударами шпаги, и все из-за ни о чем не подозревающего господина, который, улыбаясь со всегдашней своей приятностью, стоял за стулом Стерка. Так легкое расстройство пищеварения у Дейнджерфилда едва не оказалось тем целительным средством, которое на веки вечные избавило бы того или другого из деревенских лекарей от сердечных и всех иных болезней — наследия плоти. Дейнджерфилд начал с Тула; маленький доктор, заполучив пациента, на третий же день обнаружил, что Стерк забрал его, буквально захватил в свои цепкие руки.
Я наблюдал однажды, как одна обезьяна разжала челюсти другой, решительно проникла пальцем в заповедное пространство за щекой, извлекла лесной орех, запасенный собратом для питания и услаждения своей плоти, разгрызла его и в себялюбивом восторге поглотила; представляю, каковы были чувства пострадавшего четверорукого: челюсти его болят, защечное святилище поругано, лакомство в зубах у злодея; они сходны, надо полагать, с чувствами медика, жестоко оскорбленного подобно доктору Тулу.