Наттер высвободился из рук своей несчастной супруги; она душила его в объятиях, рыдала и выкрикивала:
— О Чарли, дорогой… Хороший мой, миленький Чарли… Какой кошмар! — И так далее.
— Бетти, позаботься о ней, — только и бросил Наттер; он проговорил это сурово, со спокойствием отчаяния, но в глазах его горело мрачное бешенство.
Он вошел в маленькую комнату по другую сторону погружавшегося уже в сумрак холла, закрыл за собой дверь и запер ее изнутри. Отчасти это объяснялось тем, что ему не хотелось больше разговаривать со своей женой, которая непрестанно вскрикивала и заливалась слезами. Наттер бывал с женой по-своему очень добр и сердечен, но все же никоим образом не годился в няньки, особенно когда она билась в истерике.
Наттер вышел в холл с бюваром в руках.
— Могги, — произнес он тихо, заметив в темноте у подножия лестницы другую служанку, — вот, возьми этот бювар и отнеси его в спальню; это для госпожи; скажешь ей, когда представится случай.
Девушка поспешила в спальню, но бедняжка миссис Наттер ничего не понимала и говорила совершенно бессвязно; ей, по-видимому, стало не лучше, а хуже.
Наттер стоял один в холле, заложив руки в карманы, спиной к двери, из которой только что появился, и на лице его покоилась та же мрачная, недобрая тень.
— Ну вот… Стерк все же своего добьется, — пробормотал он.
Как раз напротив, на стенной панели, висели его седельные пистолеты; Наттер заметил их не сразу, хотя смотрел прямо на них: не останавливаясь на грязной деревянной панели, его взгляд проникал сквозь стену, за три сотни миль. Но когда он наконец увидел пистолеты, он так же негромко прорычал:
— Я согласен подставить свой лоб под одну из этих пуль, только чтобы другая досталась ему.
И Наттер кратко, но крепко проклял Стерка. Затем Наттер похлопал себя по карманам, как делают обычно перед уходом, дабы убедиться, что ключи и все прочее на месте. По лицу Наттера было видно, однако, что его мысли сейчас заняты чем-то другим. Наттер уставился вниз; казалось, им владела глубокая тревога и рассеянность; через некоторое время он снова поднял глаза на висевшие перед ним пистолеты — холодные… и пригодные ко всему. Наттер сорвал со стены один из них, взвесил его в руке и вновь погрузился в размышления, а тем временем то открывал, то закрывал полку{123}; под эти щелкающие звуки он долго и напряженно грезил неизвестно о чем, затем наконец пробудился, вернул пистолет на стену, где висел парный, и огляделся.
Дверь наружу была открыта, как ее оставила Мэри Мэтчуелл. Наттер задержался на крыльце; сверху слабо доносились истерические вопли его несчастной супруги. Он пробыл здесь долго и не заметил, как в холл проник через заднюю дверь подручный доктора Тула, приставленный к ступке и пестику; мальчик вошел потихоньку и сел. Он ждал, чтобы ему вернули пустой пузырек в обмен на другой, наполненный весьма приятным питьем, который он только что принес; бедная миссис Наттер питала слабость к лекарствам, хотя, по счастью, не поглощала и половины того, что ей доставляли на дом.
Когда Наттер обернулся, мальчик (продувная бестия и сплетник — Наттер знал его) читал печатную визитную карточку — он поднял ее с пола, гвоздь от сапога Наттера оставил на ней вмятину. На обороте было написано: «Для миссис Макнамары; с нижайшим почтением от ее покорной слуги, Мэри Мэтчуелл».
— Что это еще, любезный приятель? — взревел Наттер.
— Это для миссис Наттер, я думал, сэр, — вздрогнув от неожиданности, отозвался мальчишка.
— Миссис Наттер… — повторил хозяин дома. — Нет… миссис Мак… Макнамары. — И он сунул карточку в карман сюртука. — А что тебя сюда привело, любезный? — добавил Наттер свирепо, поскольку ему стало теперь казаться, что все вокруг за ним шпионят, и он знал, как я уже говорил, что у щенка-подручного язык без костей — в точности как у его нанимателя; с кем поведешься, от того и наберешься. — Эй, женщина, — окликнул Наттер проходившую мимо Могги, — отдай этому маленькому паршивцу… что ему полагается. И смотри, любезный, будешь здесь снова околачиваться, отведаешь плетки.
И Наттер вернулся в маленькую комнату.
— Ну как ты, Джемми… как твои дела? — спросила Могги мальчика.
— Лучше некуда, спасибо, — ответил он, — а у вас-то у всех что стряслось? Я вошел через кухню и никого не видел.
— О, ты разве не слышал? Бедная госпожа… ей так худо… уж так худо, что хуже и быть не может.
И они принялись перешептываться, но вскоре им пришлось прерваться, потому что снова появился Наттер; при нем был кожаный пояс (Наттер надевал его по вечерам) и короткий тесак, называвшийся coutteau de chasse,[42] а в руках — тяжелая прогулочная трость.
— Через полчаса подашь мне чай, — приказал Наттер, на сей раз спокойно, но по-прежнему несколько сурово; его воинственный вид до полусмерти напугал мальчишку, решившего, что Наттер вознамерился расправиться с ним немедленно, однако Наттер смотрел в сторону. Обращаясь к Могги, хозяин добавил: — Когда чай будет готов, найдешь меня в саду.
Наттер вышел из дому, толкнул калитку в живой изгороди и, вскинув на плечо трость, энергично зашагал вниз, к реке, где шла вдоль воды красивая тропинка, окаймленная густо растущей бирючиной и рядом старых грушевых деревьев. И некоторое время после этого о мистере Наттере не было ни слуху ни духу.
Глава XLVIII
ЛЕБЕДИ НА ВОДЕ
Приблизительно в половине седьмого того же вечера Паддок прибыл на квартиру к капитану Клаффу, где менестрели в последний раз отрепетировали свои исполненные страсти и любовной тоски песнопения. Наши разумные трубадуры облачились «во все лучшее», но притом плотно закутались в плащи — отчасти ради таинственности, а отчасти заботясь о своем телесном благополучии: в последнюю неделю прошли сильные дожди, и ветер дул теперь с востока.