Таковы были планы старой графини — настолько величественные и щедрые, насколько позволяли ее возможности, — и она долго лелеяла их в тиши, поскольку не любила хлопот. Замок ее грез был построен не вчера, а простоял уже несколько лет, теперь же, в непривычной спешке, она готовилась распахнуть его окна для свежего воздуха, а двери — для жильца и владельца. Причиной тому был странный припадок, который графиня назвала простым обмороком, не желала больше ничего о нем слышать и заставила себя и окружающих выбросить его из головы; тем не менее она была сильно испугана. Когда миновал первый беспомощный страх и высохли слезы, графиня решила про себя, что если делать дело, то чем скорее, тем лучше.
Глава XXXIV
ЛИЛИАС СЛЫШИТ СТРОФУ ИЗ СТАРОЙ ПЕСНИ;
ПРОЩАНИЕ НА БЕРЕГУ
Отъезд был назначен совершенно внезапно, и когда Деврё, в сапогах со шпорами, оставив конюха с лошадьми на Островном мосту, стучался в двери Вязов, новость еще не достигла слуха здешних обитателей. Доктора дома не было: он уехал в Дублин. Разумеется, Деврё явился главным образом затем, чтобы повидать мистера Уолсингема. — А мисс Уолсингем?
Ее не было тоже; нет, она не в саду. Джон полагал, что она, может быть, в школе старой мисс Чэттесуорт, «или в Белмонте», добавила Салли; оба они не знали в точности, где ее искать.
Деврё заглянул в большую комнату по правую руку от холла, где со стены печально улыбался портрет молодой дамы — матери Лилиас. Как похожа на нее … высокие вазы с цветами… открытые клавикорды с нотами — по ним она будет играть, как обычно, в этот вечер, предположил он. Деврё стоял у двери, в сапогах со шпорами, как я уже говорил, прижимал к груди треуголку и оглядывал комнату словно в полусне. Старой Салли нелегко было догадаться, что творилось у него на душе, потому что, когда ему было грустно, на губах его появлялась улыбка — правда, с оттенком горечи, — а испытывая боль, он обычно шутил.
Деврё стоял у двери, в сапогах со шпорами, как я уже говорил, прижимал к груди треуголку и оглядывал комнату словно в полусне. Старой Салли нелегко было догадаться, что творилось у него на душе, потому что, когда ему было грустно, на губах его появлялась улыбка — правда, с оттенком горечи, — а испытывая боль, он обычно шутил.
В ту самую минуту Лилиас Уолсингем, шедшая по главной деревенской улице к Королевскому Дому, остановилась, чтобы сказать несколько любезных слов старой Джинни Крессвел, и к ней обратилась кроткая миссис Стерк, которая прогуливала в парке свой небольшой зверинец.
— Дорогая мисс Уолсингем, вы слышали новость? — заговорила она. — Капитан Деврё уехал в Англию, и, думаю, мы его здесь больше не увидим.
Лилиас почувствовала, что бледнеет, погладила одного из мальчуганов по голове и с улыбкой задала ему какой-то глупый вопрос.
— Почему вы не слушаете, дорогая мисс Лилиас? Вы ведь не слышали, что я сказала.
— Нет-нет, слушаю; когда же он уехал? — спросила Лилиас достаточно равнодушно.
— С полчаса назад, — так полагала миссис Стерк.
Еще две-три фразы, церемонное прощание, и любезная леди двинулась со своим выводком по аллее, а Лили отправилась в Королевский Дом к полковнице Страффорд и по дороге все время ощущала странные приливы гнева и разочарования. «Подумать только, уехать, не попрощавшись с моим отцом!»
У парадной двери Королевского Дома Лили на мгновение забыла, зачем она здесь, и ощутила облегчение, узнав, что любезная миссис Страффорд в городе.
В те времена — не знаю, как сейчас, — по берегу реки от Чейплизода до Островного моста тянулась тропинка, которую проложили рыболовы, — извилистая и неровная, но все же пройтись по ней было очень приятно. Этой дорогой и решила вернуться домой Лилиас; спускаясь к реке, она не поднимала глаз от травы под ногами и обиженно шепнула маргариткам: «Нет, ни доброжелательства, ни дружеских чувств в мире больше не осталось; все люди черствы и лицемерны, и я рада, что он уехал».
Она помедлила у перелаза через живую изгородь, вблизи старого желобчатого устоя моста — по нему карабкался розовый куст, а вверху красовалась заросшая травой каменная ваза; этот пейзаж так и просился в альбом какой-нибудь юной леди; и тут Лилиас вспомнила о длинном письме от мисс Уордл, которое ей недавно прислала для ознакомления тетя Бекки и распорядилась (а распоряжения ее бывали равносильны приказам) вернуть в шесть часов, потому что тетя Бекки, даже когда в этом не было никакой необходимости, любила назначать точный час и таким образом обременять людей пустыми и ненужными обязательствами.
У перелаза Лилиас помедлила; ей нравился старый каменный устой; от следующего, у самой воды, остались одни обломки; миссис Страффорд, которая немного рисовала и ценила все живописное{102}, посадила подле руины и уцелевшего устоя упомянутые выше розы, а кроме того, жимолость и плющ. В руках у Лилиас было письмо мисс Уордл, заполненное, разумеется, скандальными рассказами о сумасшедших, о страданиях узников тюрьмы Флит{103}, а также, как было в обычае у этой достойной дамы, статистическими данными, вопросами и мелкими скучными поручениями. Развернутое письмо громко шелестело у нее в руке, но не привлекало в эту минуту нисколько. Из точки, где стояла девушка, открывался красивый вид на реку, взгляд Лилиас последовал за течением вод к Инчикору. Она любила реку, такую холодную и равнодушную, и мысленно задавала себе вопрос почему; а река, искрясь, бежала к морю. И тут Лилиас услышала приятный тенор, певший невдалеке весело, но с оттенком грусти, знакомые ей слова: