— Нервная маленькая женщина лет сорока двух или сорока трех, — отвечал Очки.
Странная гримаса исчезла. Хирург растерянно сунул записку в карман, а потом спросил:
— Он ваш родственник, сэр?
— Ничего подобного, сэр. Однако на медицинском аспекте проблемы это, полагаю, никак не сказывается.
— Нет, сэр, не сказывается — ни это и ничто другое , — мрачно-насмешливо заметил хирург.
— Разумеется, — подхватил оракул Серебряные Очки, и в комнате на время воцарилась тишина.
— Вы хотите, чтобы он заговорил? Хорошо, предположим, у нас сто шансов против одного, что трепанация убьет его на месте, — что тогда? — спросил хирург, явно чувствуя неловкость.
Дейнджерфилд с минуту размышлял, также смущенно, но вместо ответа повторил вопрос:
— А что тогда, сэр?
— Но здесь, в данном случае, — проговорил Черный Диллон, — шансов нет никаких: ни хороших, ни плохих, ни средних — вообще никаких.
Дейнджерфилд с минуту размышлял, также смущенно, но вместо ответа повторил вопрос:
— А что тогда, сэр?
— Но здесь, в данном случае, — проговорил Черный Диллон, — шансов нет никаких: ни хороших, ни плохих, ни средних — вообще никаких.
— А мне кажется, что есть , — решительно отозвался Дейнджерфилд.
— Вам кажется, а я знаю.
— Поймите, сэр, — Дейнджерфилд нахмурился и заговорил странным, сердитым голосом, — я знаю, чего добиваюсь. Мне важно, сэр, чтобы он заговорил; пусть хоть на две минуты к нему вернется речь, а как скоро он после этого умрет, меня не заботит. Если его предоставить самому себе, он умрет неизбежно; поэтому отказываться от операции, которая позволит найти истинного убийцу, а также деньги (в противном случае они для семьи потеряны), — это не гуманность, а… а проклятое притворство! Я думаю так… да и вы тоже, сэр; и я даю вам пятьсот гиней вознаграждения и письмо миссис Стерк — как гарантию от неприятностей.
Наступила пауза. Дейнджерфилду был известен характер этого человека, так же как и его мастерство. О нем ходили разные слухи — приведенными мною намеками дело не ограничивалось.
Хирург странным хмурым взглядом сверлил поверхность стола, потом почесал затылок и хрипло пробормотал:
— Понимаете… знаете ли… вознаграждение крупное, ничего не скажешь; но тогда…
— Давайте, сэр. — Вид у Дейнджерфилда был такой, словно он вот-вот схватит собеседника за ухо. — Вознаграждение действительно очень большое, и на большее не рассчитывайте… не думайте о пустяках, когда… э… э… справедливость и человеколюбие… Короче, сэр: да или нет?
— Да, — ответил доктор, — но как мне знать, что я получу деньги?
— А, забыл. Вы правы, сэр, вот вам расписка.
Дейнджерфилд взял перо и черкнул несколько строк на обороте письма.
«Сэр, учитывая безнадежность нынешнего состояния доктора Стерка, а также крайнюю необходимость хотя бы на несколько минут вернуть ему, то есть доктору Стерку из Королевской ирландской артиллерии, дар речи, прошу вас откликнуться на просьбу миссис Стерк и сим обещаю, когда, в соответствии с ее желанием, операция будет сделана, выплатить вам вознаграждение в пятьсот гиней, вне зависимости от успеха или неудачи.
Пол Дейнджерфилд.
Медный Замок, Чейплизод».
Дейнджерфилд добавил дату и протянул бумагу хирургу, тот прочел и уставил на собеседника хмурый и неуверенный взгляд.
— О, достаточно только спросить… Всякий, кто бывает в Чейплизоде, скажет вам, кто я; и еще вам нужна некоторая сумма, не так ли?.. Чтобы выйти отсюда… Какая именно?
— Всего семь гиней. Один небольшой счет плюс расходы. Восемнадцати гиней хватит на все, если за ночь не пришел еще счет.
И они отправились к «окошечку» и узнали, что все в порядке. Мистер Дейнджерфилд проявил щедрость, а хирург обещал на следующий день в семь явиться в дом Стерка.
— И прошу вас, доктор Диллон, приезжайте в карете, — сказал Дейнджерфилд, — и приоденьтесь… ну, вы понимаете. Они к этому привыкли: Пелл и другие доктора всегда бывали при параде.
Вслед за тем они расстались; хирург со своим легковесным багажом вскочил в карету и со звоном покатил домой, навстречу свободе.
Глава LXXXIV
ХРИСТИАНА ОТХОДИТ, А ДЭН ЛОФТУС ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
В тот вечер Лилиас Уолсингем рано утомилась и была очень слаба (как подумалось Салли), поэтому охотнее обычного легла в постель, и доброй старой няньке показалось, что она выглядит как-то странно и временами заговаривается.
Она долго лежала спокойно, а потом внезапно подняла свои прекрасные глаза и чистым радостным голосом проговорила:
— Мама!
Старая Салли сказала:
— Здесь только я, дорогая мисс Лили.
Лили смотрела серьезно, затем восхищенно улыбнулась и произнесла только:
— О!
Наверное, ей казалось, что она видит свою мать.
Во всех ли случаях это бывают иллюзии? Или, быть может, когда сгущаются сумерки и тают очертания земных предметов, являются небесные звезды, ясные и вечно неизменные, и сияют перед погруженными во тьму очами смертных?
Вечером, когда тетя Бекки сидела с племянницей в гостиной, вошла горничная, что-то шепнула мисс Гертруде и вложила ей в руку записочку. Ненадолго наступило молчание.
— Ох, тетя… тетя! — В глазах Гертруды был ужас. — Тетя! — Она обняла тетю за шею и отчаянно зарыдала. — Бедная Лили умерла… вот записка.