Немного придя в себя, миссис Айронз увидела, что супруг, стоя у кровати, как ни в чем не бывало застегивает пуговицы на гамашах (башмаки он уже застегнул); страх ее несколько утих, а вернее, уступил место справедливому возмущению, и она готовилась уже заново излить свой гнев (возросший пропорционально перенесенному надругательству, а потому куда более грозный), но при первом же подозрительном движении клерк схватил ее за горло еще крепче, чем прежде (если только это возможно); удушье, вылезающие из орбит глаза, прилив крови к голове, потеря зрения и звон в ушах — все повторилось, как и удары головой о спинку кровати, доставившие клерку еще большее удовольствие, чем в прошлый раз; напрасно барахталась и царапалась ошеломленная леди, которая не встречала до сих пор даже намека на мятеж, — в руках своего взбунтовавшегося повелителя ей пришлось снова пережить один за другим недавние ужасы.
Когда оба получили свое, мистер Айронз вновь взялся за пуговицы, а его супруга постепенно отдышалась. На этот раз, однако, она была напугана изрядно — слишком сильно, чтобы даже закатить истерику, ибо у нее не было уверенности, что мистер Айронз, застегнув пуговицы на левой гамаше{167}, не примется за прежнее, чем и поставит точку в их совместной супружеской жизни.
Поэтому миссис Айронз (она дрожала с ног до головы и от испуга не решалась даже заплакать), сцепив руки, стала умолять Айронза (а о его немалой физической силе она до сих пор даже не подозревала) сохранить ей жизнь, а ее побледневший супруг, обернувшись, окинул ее злобным взглядом и тем поверг в оцепенение, что тоже было для нее внове, — словом, мистер Айронз предстал перед нею в совершенно неожиданном свете.
Покончив с гамашами, клерк выпрямил свою гибкую фигуру, поднес кулак к лицу супруги и дал ей краткое наставление, суть которого сводилась к следующему: ей нужно лежать до утра в постели тихо как мышь, а иначе он из нее вышибет дух, пусть даже его потом отправят за это на виселицу. Затем мистер Айронз задернул полог и на некоторое время скрылся из поля зрения супруги.
Глава LXX
КЕДРОВУЮ ГОСТИНУЮ ДОМА С ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ ПОСЕЩАЕТ НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТЕР;
ПРИОТКРЫВАЕТСЯ ЗАВЕСА НАД ИСТОРИЕЙ С МИСТЕРОМ БОКЛЕРОМ И ГЕРАЛЬДИЧЕСКОЙ ЛИЛИЕЙ
Все вышеописанное, а также явление призрака в Мельницах пришлось на одну и ту же, поистине ужасную, ночь. Можно было подумать, что в дело вмешался сам дьявол, ибо в тот же час в кедровой гостиной Дома с Черепичной Крышей также приключилось нечто неожиданное.
Известен ли вам хотя бы один джентльмен, лишившийся состояния и положения в обществе и желающий восстановить свои права, который не пользовался бы при этом услугами какого-либо знатока юриспруденции? Мистер Мервин, разумеется, имел такого советника и платил за эту роскошь сообразно тогдашним обычаям. То и дело из Дома с Черепичной Крышей уходили депеши, которые были адресованы одному весьма солидному лондонскому поверенному; иногда в них содержалось немало ценных сведений, а иногда — лишь ряд вопросов. Нынче ночью под звуки разгулявшейся бури Мервин как раз сочинял одно из таких посланий, для чего ему пришлось провести тягостные часы за изучением множества писем и прочих бумаг из связок, которые громоздились у его письменного стола (все эти документы навевали зловещие, пугающие мысли).
Ума не приложу, почему за подобными монотонными ночными трудами в одиночестве время течет так быстро. Как бывает в схожих обстоятельствах со многими, Мервин, поглядев на часы, удивился: оказалось, полночь давно уже миновала. Со вздохом он откинулся на спинку кресла и стал думать о том, как бесплодно проходит его жизнь. Он прислушался и с изумлением обнаружил, что, пока он спокойно и без помех трудился над своей длинной грамотой, за окном с бешеным неистовством завывала буря.
Внезапные, исполненные дикой, сверхъестественной ярости порывы, которые нарастали и сливались в ураган, увлекли воображение Мервина в причудливое странствие через темноту. Иногда там раздавался лай адских псов и протяжные крики души, спасающейся от них бегством. Временами же слышались громоподобный рев океана и мириадоголосый хор терпящих бедствие моряков. Старый дом содрогался под напором от фундамента до карниза. Затем следовала передышка — и новые порывы, и бешеные стуки и завывания в оконных рамах.
Мервин позволил своему Пегасу расправить на ветру крылья и смешался с дикой толпой, населявшей темноту, а говоря проще — отдался во власть призрачных фантазий, навеянных ночью, бурей и этим домом, и испытывал ужас не без примеси наслаждения. В один из недолгих промежутков затишья раздался резкий и отчетливый стук в оконное стекло. Мервин с содроганием вспомнил старый рассказ о призрачной руке, тревожившей здешних обитателей, и о том, что проделки ее начались с этого самого окна.
Да, без сомнения, он слышал нетерпеливые постукивания костяшками пальцев в оконное стекло.
Эти звуки очень удачно вплетались в ткань той мечты или поэмы, которой мистер Мервин отчасти развлекался, а отчасти щекотал себе нервы; однако если загадочные явления приходят незваными и неподконтрольны нашей фантазии и воле, то ощущения при этом возникают совершенно иные. Не успев опомниться, Мервин вскочил на ноги и с ужасом, не столь приятным, как прежний, стал прислушиваться и всматриваться в окно, откуда донеслись постукивания. Но снова налетела буря, и в ее яростном шуме утонули все прочие звуки.