От калитки Медного Замка, где состоялась его беседа с мистером Дейнджерфилдом, Айронз направился к деревне. Принятие присяги он отложил до восьми утра: мера эта и без того явно запоздала во всех отношениях, но была необходима для дачи показаний viva voce,[75] когда клерка, наряду с прочими свидетелями, вызовут на допрос в преддверии судебного процесса по делу Чарлза Наттера. Узловатыми пальцами Айронз стискивал в кармане серебряную монету, полученную им от мистера Пола Дейнджерфилда, и всю дорогу прошагал с каменным лицом, выражавшим мрачную сосредоточенность, и ни разу не поглядел по сторонам.
По старой привычке ноги Айронза, завернувшего за угол, привели его к дверям «Дома Лосося»; через улицу, почти напротив «заведения», сквозь раскидистые ветви мерцали огни в окнах «Феникса». Айронзу не без внутреннего содрогания припомнились Мельницы; потом мысли его скользнули, не задерживаясь, мимо Медного Замка. Он осмотрелся вокруг. За мостом, под кровлей Вязов, царило благоговейно-целомудренное безмолвие смерти. Видневшийся слева дом из серого камня таил в себе доктора Стерка — свидетеля с опечатанными устами, жертву загадочных происков Чарлза Арчера; далее простиралось кладбище с мирной церквушкой, в склепе которой покоился безымянный гроб. Все окружавшее Айронза ничуть не радовало и не вселяло в душу даже слабого утешения. Айронз злобно сдавил монету — сувенир Дейнджерфилда — и заскрежетал зубами.
— Меня словно со всех сторон обложили. Поскорей бы выпутаться! — измученно пробормотал он и перешагнул порог трактира.
Внутри ничего особенного не происходило. Три приятеля — поставщики Смитфилда или какие-то иные торговцы — шумно толковали за выпивкой о ценах и вероятной прибыли; еще один дородный малый, с трубкой в зубах, потягивал у огня пунш из большого стакана.
— Ох, вы ли это, мистер Айронз, да вас ли я вижу? — засуетилась хозяйка. — Где ж это вы пропадали так долго?
— Дела, миссис Моллой, дела.
— А вон ваше место у очага, мистер Айронз, поджидает вас — чуть не месяц пустует, а то и больше… Вечер-то какой выдался студеный! Мы уж ломали себе голову, ломали — куда это вы запропастились? Давненько же вы к нам не заглядывали.
— Благодарствуйте, мэм. Трубку мне и стакан пунша.
Айронз никогда не бывал особенно речист, и в его лапидарности миссис Моллой не усмотрела ничего необычного. Она живо протерла тряпкой столик; Айронз уселся за ним, поставив ногу на решетку очага, и, опершись локтем на колено, неспешно раскурил трубку.
Со стороны могло показаться, что Айронза охватила задумчивость, однако отсутствующее выражение лица и рассеянный взгляд свидетельствовали скорее о гнетущей его исподволь тяжкой меланхолии. Ход мыслей клерка обычно не отличался связностью или отчетливостью; мрачная апатия, зачастую его одолевавшая, внешне проявлялась мало; изредка, правда, он позволял себе зловещие выходки, но, как правило, сохранял угрюмую скованность.
Компания за соседним столом потребовала еще выпивки; тучный джентльмен, расположившийся напротив Айронза, выколотив трубку, вмешался в общий разговор, который сделался еще более отвлеченным и беспорядочным, однако Айронз слушал его вполуха. Любопытство одолевает праздных; душа, отягощенная заботами, поглощена собой. И все же приходский клерк выказал признаки внимания, когда один из пирующих — добродушный, но огорченный на вид джентльмен в парике соломенного цвета, полнолицый и багровощекий, — сунув руку в карман плисового кафтана и откинувшись на спинку стула, затянул унылый напев, весьма смахивающий на псалом.
Любопытство одолевает праздных; душа, отягощенная заботами, поглощена собой. И все же приходский клерк выказал признаки внимания, когда один из пирующих — добродушный, но огорченный на вид джентльмен в парике соломенного цвета, полнолицый и багровощекий, — сунув руку в карман плисового кафтана и откинувшись на спинку стула, затянул унылый напев, весьма смахивающий на псалом. Айронз бросил взгляд на певца и отхлебнул еще глоток: зазвучавшая баллада — неуклюжая, с хромающими рифмами — обладала для клерка неизъяснимой, хотя и раздражающей притягательностью. Начало было таким:
Поблизости от Баллимуни,
В темном лесу глухом,
Попутчик старого Тима Руни
Зарезал его ножом.
Кошелек взял, шляпу и шарф,
И молитвенник прихватил,
И по лесу, будто свирепый дикарь,
За ноги труп волочил.
Мертвеца он в тинистый ров спихнул —
На четыре фута в ил,
Грудой камней труп закидал
И глиною завалил.
Тут менестрель сделал паузу и надолго припал к пивной кружке. Айронз беспокойно и с явным неодобрением покосился на него через плечо, однако увидел только широкое дно сосуда. Клерку ничего не оставалось, как слушать продолжение, которое не замедлило последовать:
«Лежи, Тим Руни, лежи, старина, —
Из трясины тебе уж никак не встать:
До Второго пришествия, с топкого дна,
Ты не будешь мне досаждать».
Отправился в Драмгул, в трактир зашел,
Устроился у огонька.
Глядь, рядышком — призрак:
«Ты, Шеймас, осел!
Не скрыться тебе от дружка.
Тут клерк выпрямился во весь рост и впился испытующим взглядом в певца, который вновь счел необходимым промочить горло. Глаза Айронза пылали гневом, но ни о чем не подозревающий солист возобновил свое повествование: