Тетя Бекки была не из тех женщин, что быстро поддаются усталости или теряют кураж. Сопротивление племянницы раззадорило ее, тем более что за отказом Гертруды от желательной во многих отношениях партии ей виделся некий тайный мотив.
Иной раз, правда, Гертруда казалась не столь непреклонной, но лишь временно, под влиянием усталости, и вскоре битва возобновлялась с новой силой и на прежних рубежах. Как правило, день начинался, я бы сказал, с пикировки за завтраком, далее следовал беспорядочный огонь, сменявшийся иногда открытыми стычками; за случайными военными действиями подходил обеденный час, и тогда семейное общение за столом выливалось почти неизменно в крупную битву. Военная удача, как обычно, бывала переменчива. Временами Гертруда покидала общую комнату и отступала в свою спальню, а то и тетя Ребекка, в свою очередь, хлопала дверью и оставляла поле битвы за противником. Порой, когда обессиленный враг по получасу не отвечал на громовые артиллерийские залпы, тете Бекки казалось, будто изнурительная кампания подходит к концу; завершив канонаду, с барабанным боем и развевающимися знаменами, она выступала вперед, дабы закрепиться на завоеванных позициях, но с разочарованием обнаруживала, что враг всего лишь залег под градом шрапнели и картечи, а попытку наступления отражает, как и прежде, с криками «ура!» и стрельбой. И стороны, ни на дюйм не сдвинувшиеся со своих позиций, по-прежнему живо обменивались ударами, и все приходилось начинать сначала.
— Вы полагаете, юная леди, что я ничего не вижу и не понимаю, но зрение у меня не хуже, чем у других. Да, мадам, ни в зоркости, ни в житейском опыте у меня нет недостатка, и мой долг перед братом, семьей, имя которой я ношу, и не в последнюю очередь перед тобой , племянница, — употребить все свое влияние, чтобы не позволить тебе совершить глупость, ибо мне сдается, ты задумала такое, о чем в самом скором времени пожалеешь сама.
Гертруда не отвечала, а только глядела на тетку немного странно, с глубоким и тревожным недоумением. Подобные намеки, казалось, смущали ее. Однако она не требовала, чтобы тетя высказалась яснее, и вскоре следовала новая атака, по другому направлению.
Когда Гертруда отправлялась пешком в город, в Королевский Дом или даже повидать Лили (для этого не требовалось пересекать мост), за ней всегда, повинуясь приказу, тащился лакей Доминик — раньше ее короткие вылазки к соседям проходили без сопровождения, — и Гертруда знала, что тетка подвергает своего доверенного слугу ежедневному допросу.
Такое положение дел раздражало юную гордячку, она стала хмурой, саркастичной, замкнулась в себе и перестала покидать пределы Белмонта.
Глава XXXII
КАК ЛЕЙТЕНАНТ ПАДДОК И КАПИТАН ДЕВРЁ СВАРИЛИ ЧАШУ ПУНША, А ПОТОМ ПЕЛИ ПЕСНИ И БЕСЕДОВАЛИ
Если бы люди довольствовались своим уделом, не искали лучшего и мирились с тем, что сегодня ничем не отличается от вчера, а завтра — от сегодня, род людской без дополнительных расходов на питание прибавил бы в весе, а сон его был бы глубок и безмятежен. Однако душе человека так же несвойственно отдыхать, как морю или ветру. Вечно мы злоумышляем против собственного спокойствия, но стоит кому-нибудь в толпе зашевелиться, как он начинает задевать остальных, и в результате даже самые безобидные принуждены бороться за свой status quo;[38] временами, решив не шевельнуть и пальцем, не пожертвовать и полушкой ради «продвижения», они волей-неволей принимаются заодно со всеми выделывать разные антраша. Так уж распорядилась природа, а она умеет настоять на своем; она не потерпит, чтобы даже самый пассивный из нас сидел сиднем, и, если нет другого способа, пришпиливает к его подолу хлопушку (страсть или какую-нибудь иную прихоть), и вот толстый увалень неловко скачет, причиняя неудобства окружающим и самому себе. Печально, но это так; нам не дано обрести покой в полной неподвижности. Мы связаны друг с другом множеством сложно переплетенных нитей и не можем совершить, с самыми благими намерениями, простейший, касающийся только нас самих поступок, как то: жениться или нанять на лето дом в Брайтоне — и не задеть при этом десятков достойных людей, не имеющих, казалось бы, с нами и нашими делами ничего общего. В этом отношении человечество напоминает пирамиду из картофелин: стоит задеть одну — и приходят в движение даже те, от которых меньше всего этого ожидаешь. Так и в тесном чейплизодском мирке за едва заметным толчком следовал существенный сдвиг взаимосвязей, и едва ли не каждый сделанный кем-либо шаг в том или ином направлении сказывался, иногда губительно, на судьбе соседа или соседей.
Среди прочих лиц, нежданно-негаданно потревоженных, оказался теперь наш друг капитан Деврё. Ночью он получил письмо. Он вернулся из клуба в обществе маленького Паддока; последний только что выступил там с «блештящей» декламацией из Шекспира и был, как всегда в таких случаях, крайне возбужден, расхваливал своему товарищу (которым, между прочим, по-детски восхищался, не вполне его понимая и от этого уважая еще больше) необычайную глубину, многогранность и драматическое богатство шекспировских пьес и уверял, что мало кто постиг их хотя бы наполовину.