Пусть сейчас тебе несладко, но приобретенный опыт того стоит. Твои терзания и неудачи, дорогой Ричард, помогут тебе остепениться.
— Остепениться! — эхом повторил Деврё, думая, судя по всему, о чем-то другом.
— Да, Дик… довольно прожигать жизнь.
Внезапно капитан произнес:
— Мой дорогой малыш Паддок! — С несколько саркастической улыбкой он взял лейтенанта за руку и поглядел на него чуть ли не презрительно; но добродушие, сквозившее в чертах этого честного маленького джентльмена, заставило Деврё смягчить и тон, и выражение лица. — Паддок, Паддок, ты никогда не обращал внимания, мой мальчик, что Гамлет не говорит ни слова утешения несчастному старому Датчанину?{203} Он знал, что это бесполезно. Всякий хоть чего-нибудь стоящий человек разбирается в своих собственных делах лучше всех; вот и мне известны все тайны моей темницы. Прожигать жизнь. Да, Паддок, мой мальчик, именно этим я и занимался, в этом-то все и дело; я прожег ее, в ней дыры, мой мальчик, они становятся все шире; они расползаются, их бесполезно штопать или латать; и… у Макбета, как тебе известно, был его кинжал{204}, а мне остается только взяться за ножницы. Не болтай глупостей, Паддок, малыш. «Оперу нищих» написал, кажется, Гэй? Почему ты не играл Макхита?{205} Забавный парень этот Гэй, и поэма его тоже. Он пишет — помнишь? — вот что он пишет:
Грянет час расплаты,
И себя тогда ты
Проклянешь трикратно.[73]
Паддок, подними-ка оконную раму, в комнате слишком жарко… или нет, не нужно, стой; почитай книгу, Паддок, ты это любишь, а я выйду прогуляться, а потом вернусь, и мы с тобой еще побудем вместе.
— Но ведь на улице темно! — запротестовал гость.
— Темно? Конечно… разумеется… очень темно… но зато холодно; воздух прохладный.
Деврё произносил слова, думая, казалось, о чем-то другом, и Паддоку пришло в голову, что он сейчас удивительно красив, с этой бледной тенью ужаса на лице — как царь Саул перед злым духом{206}, и в душе Паддока зашевелились страшные предчувствия. В его ушах гудели строчки из старой баллады, которую любил напевать с комическим пафосом Деврё:
Вдоль реки он бродил — прозрачной реки,
Реки, что бежит через Килкенни.
Капитаном Уэйдом он был наречен,
Из-за девы прекрасной смертью сражен
— и т. д.
Что это ему вздумалось прогуливаться в такой поздний час по берегу реки? Паддок с бьющимся сердцем незаметно последовал за капитаном вниз и присоединился к нему на улице.
— По тропе вдоль реки? — спросил Паддок.
— Вдоль реки? Да, сэр, по тропе вдоль реки. Я думал, вы остались наверху, — сказал Деврё, угрюмо отстраняясь.
— Но, Деврё, я не прочь пройтись с тобой, если не возражаешь, — прошепелявил Паддок.
— Возражаю, сэр, — внезапно пронзительно вскрикнул Деврё, поворачиваясь к своему коротенькому товарищу. — Что это вам вздумалось, сэр? Вы вообразили, что я собираюсь… утопиться , ха-ха-ха!.. Или что вам еще взбрело в голову? Я не сумасшедший, сэр, а вы не врач. Ступайте домой, сэр… или идите к… куда хотите, сэр; только идите своей дорогой, а меня оставьте.
— Ах, Деврё, очень уж ты скор, — сказал Паддок, кладя свою пухлую маленькую ладонь на руку Деврё и устремляя на него добрый и серьезный взгляд.
С раздраженной гримасой Деврё взялся за воротник Паддока. Но тут же одумался, лицо его постепенно прояснилось, он сделался похож на себя прежнего и молча вложил свои холодные пальцы в ладонь маленького Паддока.
Так они некоторое время простояли у крыльца, к радости миссис Айронз, которая подошла к окну, когда услышала громкий голос капитана.
— Паддок, я, кажется, не совсем здоров и не понимал, что говорю. Прости меня. Ты всегда был добр ко мне, Паддок. Я думаю… думаю, ты мой единственный друг и… Паддок, ты меня не оставишь.
Они вместе поднялись наверх, и миссис Айронз из подслушанного заключила с уверенностью, что «капитан Деврё задумал утопиться в Лиффи и не сделал этого только из-за лейтенанта Паддока». И эти ее слова стали повторять все болтливые языки Чейплизода.
Когда мистер Дейнджерфилд стремительно скользил по тихой дороге к Медному Замку и ему уже видна была калитка, которая вела в скинувший на зиму листву садик, он заметил под кустами у калитки темную фигуру. Это был Айронз; он молча — почтительно, даже униженно — поднял шляпу и ждал, пока Дейнджерфилд его узнает.
— Эй! Айронз? — спросил мистер Дейнджерфилд.
— К вашим услугам, сэр.
— Ну и что же ваша милость желает сказать? — игриво осведомился джентльмен.
— Я хотел сказать вашей чести, что ладно, разницы никакой — я это сделаю.
— Конечно. Вы правы. Разницы никакой. Как бы вы ни поступили, его все равно повесят, и, скажу я вам, за дело , и будет только правильно, если вы к тому же скажете правду… тем больше будет уверенности.
— Утром в восемь, сэр, я буду у вас, — сказал Айронз, вздрагивая.
— Хорошо! Я запишу ваши показания, мы поедем в Лукан к мистеру Лоу, и вы принесете присягу. И, вы знаете… я не бросаю слов на ветер… Жизнь ваша во всех отношениях станет лучше, если вы исполните свой долг; вот вам полкроны — посидеть в «Доме Лосося».
Айронз только застонал, а потом произнес:
— Это все, сэр. Снял тяжесть с души, а то мне было не по себе.