— Ну, не знаю! — восклицала мама. — Бродишь одна, беспокоишься из-за всех этих теорий… попробуй ярко-вишнёвый, Мэри.
— Не во мне дело, тут социальная тенденция, — с важным видом возразила я. — Женщины остаются одинокими, потому что могут себя обеспечить и хотят делать карьеру. А потом, когда становятся старше, мужчины ведь как: мы невосполнимо отстали от жизни, перезрели, подавай им помоложе.
— Честное слово, дорогая, — «перезрели»! Что же, они считают вас чем-то вроде упаковок с протухшим творогом?! Глупости, дорогая, киношный идиотизм!
— Ну, не скажи…
— Фрр, «перезрели»!.. Пусть воображают, что им нужна какая-нибудь молоденькая пышка, — да ничего подобного! Хороший друг им нужен. Как насчёт Роджера или как там его… ну, который ушёл от Одри к секретарше? Конечно же, та оказалась глупышкой. Через полгода он умолял Одри вернуться, но она отказалась!
— Но, мам…
— Саманта её звали. Глупа как пробка. А Джин Доусон, которая была замужем за Биллом, — знаешь Доусонов, он мясник: когда Билл умер, она вышла замуж за мальчика в два раза моложе её, и как он ей предан. А ведь Билл не оставил особого наследства, на мясе много денег не сделаешь.
— Но если ты феминистка, тебе не нужен…
— Вот что самое глупое в феминизме, дорогая. У кого есть хоть чуточку мозгов, понимает, что мы высшая раса, и только негры в джунглях…
— Мама!
— …Считают, что, когда вышли на пенсию, могут сидеть развалясь и не делать ничего по дому. Так, посмотри вот это, Мэри.
— Мне больше нравится коралловый, — обиженно откликнулась Мэри.
— Да, точно, — проговорила я сквозь аквамариновую завесу. — Ты жертвуешь работой, а потом тебе приходится мотаться по магазинам, — что поделаешь, они-то не желают!
— Ну не знаю! У вас у всех какая-то глупая идея — заполучить в дом Индиану Джонса, который будет загружать посуду в мойку. Их надо приучать! Когда я только вышла замуж, папа каждый вечер ходил в «Бридж-клаб» — каждый вечер! Да ещё курил!
«Бедный папа», — думала я, пока Мэри прикидывала в зеркале, к лицу ли мне бледно-розовое, а мама совала ей в руки нечто пурпурное.
— Мужчины не желают, чтобы их поучали! — заявила я.
— Им надо, чтобы женщина была недоступна, и чтобы они могли её преследовать, и чтобы…
Мама глубоко вздохнула.
— Какой смысл, что мы с папой неделями водили тебя в воскресную школу, если ты сама не знаешь, что тебе во благо. Просто реши, что, по-твоему, для тебя правильно, возвращайся к Марку и…
— Не получится, Пэм. Она Зима.
— Она Весна, или я — ведро с грушами, говорю тебе! Так вот, возвращайся в дом Марка…
— Но это ужасно. Мы ведём себя друг с другом вежливо, формально, и я что-то вроде половой тряпки…
— Что ж, как раз сейчас мы это улаживаем, дорогая, — выбираем тебе цвета. Но вообще-то, совершенно неважно, вроде ты там чего-то, да, Мэри? Просто надо быть настоящей.
— Вот это правильно! — просияла Мэри — она была размером с огромный куст.
— «Настоящей»? — удивилась я.
— О, знаешь, дорогая, — как Вельветовый Кролик! Помнишь — твоя любимая книга, Юна тебе читала, когда у нас с папой была проблема с браком. Ну вот, посмотри!
— Знаешь, а ведь ты права, Пэм! — Мэри отступила в сторону с изумлённым видом. — Она Весна.
— Ну я же говорила!
— Говорила, Пэм, а я настаивала на Зиме. Тем более ты права!
* * *
9 сентября, вторник
2.00. В постели, одна, всё ещё в доме Марка Дарси. Мне кажется, теперь вся жизнь моя пройдёт в абсолютно белых комнатах. По дороге из «Дебенхемс» я потерялась. Получилось глупо; я сказала полицейскому, что меня с детства учили: если потеряешься, спроси у полицейского. Но он почему-то не оценил юмор. Когда наконец я вернулась, снова провалилась в сонный обморок; проснулась в полночь и обнаружила, что в доме темно, а дверь в спальню Марка Дарси закрыта.
Пойти вниз, приготовить чай и посмотреть на кухне телевизор? А если Марка нет, он с кем-то гуляет и приведёт её домой, а тут я — пью чай, как сумасшедшая тётка мистера Рочестера?
Всё вспоминаю мамины слова — надо быть настоящей — и книжку про Вельветового Кролика (хотя, по правде сказать, именно в этом доме у меня уже достаточно проблем с кроликами). Мама утверждает, что это была моя любимая книжка (сама я не помню): о том, что у маленьких детей есть одна игрушка, которую они любят больше всех других; пусть мех стирается и обвисает, ручки-ножки отрываются, — всё равно она самая красивая в мире и немыслимо с ней расстаться.
— Вот так же и когда люди истинно любят друг друга, — шептала мне мама в лифте в «Дебенхемс», будто раскрывая ужасающий, постыдный секрет. — Но дело всё в том, дорогая, что этого не происходит, если игрушка с острыми углами — урони, и разобьётся — или сделана из этой глупой, недолговечной синтетики. Надо быть смелой и не скрывать от другого, кто ты есть и что ты чувствуешь.
Лифт остановился возле отдела с принадлежностями для ванн.
— Уфф! Ну что ж, это было забавно, правда?! — прощебетала мама, резко сменив тон: в лифт втиснулись три дамы, в ярких блузках, с девяносто двумя пакетами, и встали вокруг нас. — Видишь, я знала, что ты Весна.
Ей хорошо говорить. А расскажи я мужчине, что на самом деле чувствую, — убежит за милю. Просто для примера — вот что я чувствую в данный конкретный момент: