— Ну как Салман? — поинтересовалась я, когда она отчитала меня за опоздание.
— О, мы решили лучше приготовить цыплёнка! — надменно ответила мама, проводя меня через двери с волнистыми стеклами в гостиную.
Первое, что мне бросилось в глаза, — крикливый новый «фамильный крест» над фальшивым каменным камином. На нём красовалась надпись: «Хакуна матата!»
— Тсс! — шикнула Юна, с восторженным видом приложив к губам палец.
Претенциозный Джером, с проколотыми сосками, сильно выпиравшими из-под чёрного, мокрого на вид жилета, стоял на фоне коллекции гранёных блюд и воинственно декламировал.
— «Смотрю на его твёрдые, сильные, грубые бедра. Смотрю, хочу, хватаю…».
А вокруг него, в обеденных креслах в стиле Регентства, полукругом расположились перепуганные дамы, в костюмах-двойках, из клуба «Лайфбоут». Мама Марка Дарси — Элейн старательно сохраняла на лице выражение сдержанного удовольствия.
— «Хочу-у, — завывал Джером, — хватаю его сильные, волосатые бёдра! Я должен иметь! Поднимаю и взваливаю…».
— Ну что ж, абсолютно потрясающе! — воскликнула мама, поднявшись с кресла. — Кто-нибудь хочет закусить?
Поразительно: общество леди из среднего класса умудряется всё вокруг приспособить к себе, превращая сложность и хаос мира в милый, спокойный ручеек, — так уборщица туалета делает там всё розовым.
— О, обожаю устное и письменное слово! Оно дарит мне такое чувство свободы! — восторженно объясняла Юна Элейн.
Пенни Хазбендз-Босворт и Мейвис Эндерби тем временем плясали вокруг Претенциозного Джерома, как будто это Т. — С. Элиот.
— Но я не закончил, — хныкал Джером. — Я хотел ещё прочитать «Размышления» и «Пустые мужские дыры».
И тут раздался хохот.
— «Когда среди раздоров и сомнений
У всех исчезла почва из-под ног,
А ты, под градом обвинений,
Единственный в себя поверить смог…».
Это явились папа и адмирал Дарси, оба в паралитическом состоянии. О боже, в последнее время, каждый раз как вижу папу, он совершенно пьян — в странной отцовско-дочерней обратной зависимости.
— «Когда сумел ты терпеливо ждать, на злобу злобой низкой не ответил…» — громогласно подхватил адмирал Дарси, влезши на кресло и вызвав волнение в рядах собравшихся дам.
— «Когда все лгали, не посмел солгать и восхвалять себя за добродетель…», — добавил папа, почти со слезами на глазах, и опёрся на адмирала, чтобы не упасть.
Пьяный дуэт процитировал до конца стихотворение Редьярда Киплинга «Когда…», подражая при этом сэру Лоуренсу Оливье и Джону Гилгуду, к ярости мамы и Претенциозного Джерома, который немедленно принялся закатывать истерику, с шипением и свистом.
— Как обычно, как обычно, всё как обычно… — тихонько повторяла мама.
А адмирал Дарси, стоя на коленях и ударяя себя кулаком в грудь, между тем растягивал:
— «Когда обман и происки плутов
Невозмутимо ты переносил…»
— Это регрессивное, колониалистское стихоплётство! — прошипел Джером.
— «Когда удача выпала тебе
И ты, решая выигрышем рискнуть…».
— Нет, эти чёртовы рифмы! — снова простонал Джером.
— Джером, в моём доме это слово запрещено, — зашептала в ответ мама.
— «…Всё проиграл, но не пенял судьбе,
А тотчас же пустился в новый путь;
Когда, казалось, страсти нет в душе,
И сердце заболевшее замрёт…»
— С этими словами папа обмяк и растянулся на пушистом ковре, изображая покойника.
— Зачем тогда вы меня пригласили? — Джером присоединил к шипению свист.
— «…И загореться нечему уже…» — заревел адмирал.
— «…Лишь воля твоя крикнула… — прорычал папа с ковра, а затем поднялся на колени и воздел руки к небу, — «Вперёд!».
В женском стане послышались одобрительные возгласы и аплодисменты. Джером выскочил, хлопнув дверью; Том бросился за ним. В отчаянии я отвернулась от двери — и вдруг встретилась глазами с Марком Дарси.
— Ну что ж, это было интересно! — прокомментировала Элейн Дарси, приблизившись ко мне.
Я опустила голову, пытаясь обрести самообладание.
— Поэзия объединяет старых и молодых.
— Пьяных и трезвых, — добавила я. Тут адмирал Дарси чуть не упал на нас, сжимая в кулаке листок со стихами.
— Дорогая, дорогая, моя дорогая! — И он повис на Элейн. — О, а вот и… как же её… — Прищурился на меня. — Чудесно! Марк тоже тут, мой мальчик! Заехал за нами, трезвый как судья. Всё сам, всё сам. Ну не знаю!
Оба обернулись к Марку, — он сидел за Юниным крошечным круглым праздничным столиком, украшенным дельфином из голубого стекла, и что-то писал.
— Составляет моё завещание на празднике! Ну не знаю! Работа, работа, работа! — рычал адмирал. — Подцепил эту штучку… как там её, дорогая, — Рашель, кажется? Бетти?
— Ребекка, — ехидно подсказала Элейн.
— И вот теперь её нигде не видно. Спрашиваю, куда делась, — что-то мямлит. Не выношу мямликов! Никогда не выносил.
— Ну, не думаю, что она в самом деле… — пробормотала Элейн.
— Почему нет, почему нет, прекрасная девушка! Не знаю! То туда, то сюда, то ещё куда-то! Надеюсь, вы, молодые леди, не флиртуете вечно со всеми вокруг, как, видимо, эти молодые джентльмены?
— Нет, — печально ответила я, — если мы любим кого-то, очень трудно вычеркнуть их из своей жизни, когда они нас бросают.
— Почему нет, почему нет, прекрасная девушка! Не знаю! То туда, то сюда, то ещё куда-то! Надеюсь, вы, молодые леди, не флиртуете вечно со всеми вокруг, как, видимо, эти молодые джентльмены?