Замыленный коридорный вкатил в номер столик на колесиках, шмыргнул носом, принимая от Леона монету на чай, и исчез. Очевидно, дел у него было много. Макрицкий неторопливо распечатал поллитровку «Смирновской», налил себе в заранее приготовленный бокал и снял крышку с коробки — на него дохнуло горячей пиццей. Сто грамм мягко ушли по пищеводу, в груди появилось тепло. Леон поморщился и встал, чтобы приоткрыть окно. В номере тотчас же возник неясный шум переполненного людьми города. Макрицкий задержался у окна, бездумно глядя вниз, в легкое, желтое осеннее марево. Кругом была толпа, он почти физически ощущал ее присутствие: те эмоции, что давно превратили Злату Прагу в бесконечный праздник, существующий вне зависимости от сезона и времени суток, — но улочки и площади, мосты и соборы, впитавшие неисчислимые количества взглядов и чувств, оставались бесстрастными. В этом желтоватом древнем бесстрастии его собственные чувства показались Макрицкому лишними, неискренними: он сделал глубокий вдох и вернулся в кресло.
Даже если это была она… Девушка в скромном сером жакете и длинной, не по моде, юбке, стоящая на старинном тротуаре Гусовой улицы.
Леону стыдно было признаться самому себе в том, что главным — тем, что потрясло его больше всего, — была не вовсе привязанность, зародившаяся в нем на борту погибшего планетолета и вновь, как ему казалось, вспыхнувшая сейчас, а тайна, жгучая, выедающая его изнутри тайна, которую несла сейчас в себе пражанка Люси.
Он налил себе еще сто и разодрал наконец хрусткий пакетик, в котором лежали прилагавшиеся к пицце одноразовые вилка и ножик. Что ей довелось увидеть? Быть может, действительно — звезды ? После странной фотографии, показанной ему Мельником, внутри Леона вспыхнула некая почти неощутимая искорка. Быть может, то была искра надежды, но о таких надеждах здравомыслящие люди не говорят даже сами с собой. И все же она существовала — а вдруг… а может быть, и я?
Ему трудно было бы покинуть не просто Землю, а весь вскормивший его мир: существовал, в конце концов, и долг, та сфера неких внутренних обязанностей, которую каждый человек определяет сам для себя. Цветущая степь, бездонное голубое небо, купола церквей, словом, все то, что создает ощущение общности, единения с людьми, так или иначе окружающими тебя. Но все же Леон знал, что преграда эта — тонка, и события, в водоворот которых он оказался вдруг вовлечен, с каждым его шагом делают ее еще тоньше и уязвимее.
В кармане запищало.
— Да?, — ответил Макрицкий, не прекращая жевать.
— Ты готов? — с какой-то ехидцей поинтересовался в трубке голос Дороша.
— К чему? — Леон не сразу понял, о чем идет речь.
— К китаяночкам. Мы ж договаривались. Забыл, что ли?
«Ах, ну да… — вспомнил он вчерашний разговор. — Действительно, сейчас лучше выкинуть что-нибудь этакое, а то досижусь до депрессии.»
— Да, Валерчик, — ответил Леон. — Помню. Так как у нас с китаяночками?
— Напяливай мундир, цепляй саблю и жди. Я сейчас за тобой забегу.
— Мундир?! Какого еще черта я по Праге буду с саблей таскаться? Ты что, Валер, не в себе?
— Тихо-тихо, — засмеялся Дорош. — Я с ними уже обо всем договорился, и пообещал, что все будет по-гусарски. Бравых офицеров с саблями им видеть еще не доводилось, так что готовься — можешь пока тестикулы размять.
Леон вздохнул и закатил глаза. Спорить с Дорошем, раз тот решить упереться, не имело ни малейшего смысла, все равно заставит, — это Леон хорошо помнил еще с академии. Но действительно, шествовать по Праге в форме!.. Этакое шоу для миллионов туристов! О, господи…
Дорош появился, когда он застегивал китель.
— Молодца! — одобрил подполковник, глядя на тонкую талию Макрицкого, перетянутую сейчас поясом. — Сразу видно, что на бумажной работе ты относительно недавно. Ничего, год-другой, и станешь весьма похож на меня.
— Не думаю, — мрачно хмыкнул Леон, вытаскивая из шкафа саблю. — Я лет до сорока продержусь, а то и дольше. Как батя.
— Все так говорят, — скривился Дорош. — А потом посидят в кабинетике да по банкетикам, и готово пузо, хрен чем вытравишь. Разве что на тренажерах мучиться — так ты думаешь, сможешь себя заставить? Ох, сомневаюсь.
— Что нам брать с собой? — перебил его Леон. — Не идти ж с пустыми руками!
— Там возле заведения есть магазинчик, — ответил Дорош. — Меня уже проинструктировали. Да-а… барышни они, как я понял, обстоятельные.
— Куда мы хоть едем? Это вообще — что?
— Сказано ж было — театр. Но иногда в театре бывают выходные. Все, хорош болтать, поехали.
В машине Дорош уверенно назвал таксисту адрес на Вышеграде и вдруг хихикнул, поворачиваясь к Леону:
— Наших, там, поверь, знают и любят.
Но иногда в театре бывают выходные. Все, хорош болтать, поехали.
В машине Дорош уверенно назвал таксисту адрес на Вышеграде и вдруг хихикнул, поворачиваясь к Леону:
— Наших, там, поверь, знают и любят. Вот только с саблями еще не видали.
Макрицкий поморщился и не стал утруждать себя ответом. При иных обстоятельствах он скорее всего отказался бы от поездки, но сегодняшнее наваждение, встреченное им возле «Старого Иосифа», могло рассверлить мозг всерьез, а попытки залить его в одиночестве вряд ли увенчались бы успехом.