— Я вижу, — с готовностью кивнул подполковник. — Но вот как юрист могу сказать тебе смело — проблем у нас появится — тьма. Ты, конечно, можешь назвать меня консерватором, и будешь при этом прав, но, знаешь, на сегодняшний день — лучше б оно все оставалось так как есть.
— Уже увы, — мотнул головой Леон, поднося к носу свою порцию, — нас подкосит энергетика. Невосполнимые ресурсы планеты мы уже почти сожрали, а восполняемых хватит лишь на очень скромное существование — то есть при условии резкого сокращения потребления.
— Не говорил бы ты этого, — сморщился Дорош и осторожно глотнул бренди. — Фу. Дрянь какая, в самом деле…
— Почему не говорил?
— Ну, я понимаю, что тебе можно, конечно. Вот другим… мой шеф, например, глубоко убежден в том, что правительственные структуры должны пойти на любые меры вплоть до силовых…
— Валерчик, да ты спятил.
Вот другим… мой шеф, например, глубоко убежден в том, что правительственные структуры должны пойти на любые меры вплоть до силовых…
— Валерчик, да ты спятил. Как ты себе это представляешь?
Дорош поднял на него глаза и слабо улыбнулся.
— Например, введение монополии на ту самую энергетику.
— Да ты что! Это же вызовет такую бучу, что и подумать страшно.
— Да? А что ты скажешь, если перед этим в стране будет введено чрезвычайное положение?
— Еще глупее. Ты же юрист…
— Поверь, они вывернутся. Сошлются на европейскую нестабильность или еще на что-нибудь — общественное мнение уже и так достаточно подогрето… Никто и не пикнет.
«Лобов! — вдруг вспомнил Леон. — Действительно… Сейчас просто еще не осознали, а вот завтра-послезавтра начнется — в Марсель полетят комиссии, все сети будут забиты штатными правительственными «пророками», вещающими о близком конце света. Тогда, конечно, пищать будет поздно. А в Европе организуют то же самое — и все, приехали. Договор, возможно, действительно отложат надолго, но особой роли это уже не сыграет. Вот черт, а…»
— Ведь ты же должен понимать, что речь идет не просто о дестабилизации тех или иных рынков, которая неизбежно последует за рывком в реализации негосударственных программ, — спокойно продолжал Дорош. — Все гораздо хуже — в течении нескольких лет изменятся сами правила игры. И наиболее опасно то, что транснациональные корпорации потребуют изменения социальной политики, на которой держатся почти все сегодняшние надправительственные объединения. Да, я понимаю, что все эти «социальные пакеты», гарантируемые в большинстве государств, не только тормозят развитие экономики, а попросту душат ее — но эта система, при всей ее невыгодности, позволяет избегать потрясений… Пойми, Леон, мы все равно не сможем заставить работать тех, кто работать не привык. Поздно уже, ушел наш поезд.
— Пусть сдохнут, — скривился Макрицкий. — А их детям придется все же что-то делать.
— Хорошо, сдохнут — а до того? Снесут Брюссель? Ты хоть знаешь, сколько их?
— Знаю. В Штатах — около тридцати процентов трудоспособного населения.
— В Европе, согласен, чуточку меньше — двадцать семь с половиной по последним отчетам. Но они же, к сожалению, обеспечивают прирост населения, следовательно, являются самым значимым электоральным фактором. Вопросы есть?
— Вот идиотизм! — не выдержал Леон. — Ты хоть понимаешь, что ты городишь, Валера? Мы подошли к развилке — либо сегодня мы выживаем за счет предельной самомобилизации, как бы трудно и грустно это ни было, либо следующее поколение сожрет самое себя!
— Нет, — уверенно мотнул головой Дорош. — Есть программы… о них не говорят, конечно, но мне кажется, что именно об этом сейчас и думают — как в Брюсселе, так и в Вашингтоне. Да и у нас, боюсь, тоже. Сокращение численности населения. Срок — два, максимум три поколения. Космос станет попросту ненужным. Конечно, ты назовешь это махровым тоталитаризмом, но ведь у индусов это почти получилось в тридцатые? И никто не возмущался. Мозги как следует промыли, да и все. Если бы не началось освоение новых энергетических программ и космоса, все было бы нормально.
— Нормально?! Валера, ты считаешь это нормальным? Это тупик!
— Леон, это нормально для тех, кто уже подготовлен к соответствующему развитию событий.
Человек слышит только то, что ему говорят — это старая концепция, проверенная, кстати, именно у нас, как ты помнишь. Ладно, что об этом сейчас болтать, — Дорош допил бренди и встал. — Потом все видно будет. Одно могу тебе сказать твердо — подумай, бодаться с системой, работающей на четко отработанных концепциях управления, довольно глупо. Тебя свалят, будь ты хоть старый партизан. Лучше барахтаться… Так что, пойдем завтра к китаянкам?
— А? — Леон не сразу понял, о чем идет речь. — К китаянкам? А… ну пойдем, коль так тебе приспичило. Я давно хочу по Праге побродить — все как-то не складывалось, одни командировки.
— Ну, давай. На открытии я шефа сопровождаю, вечером тоже с ним, а завтра утречком я тебя найду. Жди.
* * *
Спускаясь в лифте, Макрицкий вдруг поймал себя на ощущении тяжести в животе. Было бы недурно застрять на полчасика между этажами. Но лифт, увы, работал без малейших намеков на неисправность.
«Каплер в Севилье умудрился опоздать, — подумал Леон, разглядывая в зеркале свою физиономию: потолочный плафон отдавал зеленоватым, поэтому каждая из немногочисленных пока морщинок выглядела лет на пять старше положенного. — Черт, может заскочить в бар?»