Приземистый темно-синий лимузин покинул Манхеттен по мосту Джорджа Вашингтона, вскоре свернул налево и запетлял в узких, неестественно вылизанных улочках Клиффсайд-Парка. За гнутыми тонированными окнами плыли островерхие трех-пятиэтажные домики, выстроенные перед самой Депрессией. Дед всегда останавливался здесь, в крохотном, скромном на вид, но очень дорогом отеле — обычными его клиентами были состоятельные скандинавы, наезжавшие в Big Apple по финансовым делам.
В машине они почти не разговаривали. Подчиняясь команде, водитель остановил посольский лимузин в «кармане» перед серым фасадом уютного шестиэтажного строения в североевропейском стиле, и выбрался из-за руля, чтобы распахнуть заднюю дверь.
— Я вернусь под вечер, — сказал Леон генералу. — Или не вернусь, — тогда встретимся прямо на комиссии.
Савчук согласно кивнул и пожал протянутую руку деда.
Забрав у водителя дедов чемодан, Леон поправил фуражку и заковылял ко входу в отель. Несмотря на свои относительно небольшие размеры, чемодан был чертовски тяжел. Леон догадывался, что он набит алкоголем: дед обожал угощать своих нью-йоркских друзей редкими армянскими и крымскими коньяками.
— О, пан Олэксий! — седоватый портье с тщательно прилизанными бакенбардами ринулся навстречу массивной фигуре старика, едва тот перешагнул порог. — Надолго к нам?
— Как получится, — добродушно ответил дед — теперь его английский был, конечно, же, безупречен. — Дела, все дела…
— Да-да-да, — сочувственно закивал портье, — с вашим внуком случилось такое несчастье… пан капитан остановится вместе с вами, сэр?
— Вряд ли, — отозвался Леон. — Я пока живу в посольстве.
Роскошный суперлюкс на третьем этаже сверкал ароматами и порядком. Мальчишка-коридорный уже засунул чемодан в стенной шкаф; сбросив на диван холла пальто, дед не без раздражения выволок свой сундук на середину большой комнаты и, откинув крышку, принялся доставать бутылки. Леон тем временем разделся и вызвал горничную.
— Котлеты по-киевски, пан капитан? — прощебетала нежная светловолосая девочка, уважительно косясь на серебристое шитье его погон и длинную офицерскую саблю, валявшуюся поперек дивана.
Это «пан» звучало в ее устах до того смешно, что Леон не удержался от короткой улыбки.
— Да, если у вас умеют их готовить.
— Здесь умеют, — басовито проворчал из глубины номера дед. — И зелень на гарнир, побольше зелени. Скажите Джо, он знает.
— Мне — картофель фри, — добавил Леон.
Где-то за спиной Леона едва слышно зашипели струи воды: дед забрался под душ. Леон повесил в шкаф свой серый китель, расстегнул ворот форменной сорочки и подошел к сводчатому окну. Седоватый нью-йоркский вечер начинался сухими, долгими сумерками. На перекрестке загорелся первый фонарь. Аккуратные, по линейке вычерченные газончики перед тротуарами были покрыты уже мертвой, но все еще зеленой травкой. Леон вспомнил залитые огнями стриты Квинса, полные праздных, постоянно жующих черных в кричаще-ярких надувающихся куртках, и скривился.
Он не любил Америку и считал, что единственное место, где может существовать в этой стране нормальный культурный человек из Восточной Европы — это небольшие городки Юга, но даже и там все чаще происходили безобразные выступления потомственных люмпенов, требующих для себя бесплатного меду. Представить такую картину у себя на родине он не мог.
Дед выбрался из душа, облаченный в коричневый халат с капюшоном, задумчиво оглядел огромную батарею бутылок на столе, хмыкнул и прошел в спальню.
Светлые брюки и теннисная рубашка, в которых он появился минуту спустя, сделали его моложе. Поглядев на старика, Леон горделиво улыбнулся: деду шел девяносто третий год, но выглядел он куда свежее иных шестидесятилетних.
— Приезжала Ирма, — сказал дед, выбирая из своего запаса приземистую пузатую бутыль с бордовой этикеткой. — Приехала сразу, как только услышала о тебе.
Леон снова посмотрел в окно. При упоминании этого имени в нем поднялась волна тепла, смешанного, как всегда, с легкой грустью. Увы, сказал он себе, я никак не могу вознаградить твою преданность.
— Мама, наверное, опять завела свою шарманку?
Дед кивнул.
— А что ты от нее хочешь? Отец тоже считает, что тебе давно пора уволиться.
— Нет. Ты знаешь меня… нет. Если меня не выкинут, я буду тянуть до конца.
Запищал дверной звонок. Леон поспешил открыть, впуская в номер официанта со столиком на колесах. Следом за ним шла горничная, несущая салфетки в золотой вазочке.
Проводив взглядом аккуратную попку горничной, дед уселся за стол. Налил в рюмки по капле ароматного «Борисфена», ревниво понюхал истекающую маслом, поджаристую котлету на косточке и подмигнул внуку:
— Ну, здравы будем…
Леон проглотил коньяк, бросил в рот листочек салата и впился зубами в восхитительно хрустящую котлету. Дед жевал молча, обстоятельно; из-под седых бровей коротко посверкивали внимательные глаза, наблюдавшие за Леоном.
— Твоего сенатора зовут Монтгомери Уорд, — утвердительно произнес он, бросив на тарелку куриную косточку.
— Главу комиссии? — вздернулся Леон с набитым ртом. — Да… а что?
Дед вновь поднял бутылку.
— Никто не без греха, — сказал он, пряча в вислых усах свою ироничную улыбку. — Эти смешные американцы до того заигрались в свою «подлинную» демократию, что постоянно наступают на одни и те же грабли.