Леон понял, что он хочет сказать. Старый интриган знал свое дело. Янки же, попав в Россию или, тем паче, в Украину, приходили в ужас, вопя, что там правит мафия и даже крупные промышленники действуют откровенно гангстерскими, по их понятиям, методами.
— Не знаю, не знаю… — Леон поскреб подбородок. — Да, корабль принадлежал ООН, но, видишь ли, командир и старший навигатор были из НАСА. Роль командира тебе известна, так ведь? Вот они и давят… и будут давить.
— Честно сказать, мне все время кажется, что ты чего-то не договариваешь, — прищурился. — Чего-то такого… глобального. Или я не прав?
Леон постарался, чтобы его голос прозвучал убедительно:
— На сей раз да, не прав. В принципе, я рассказал все, что видел. Они не знают, в чем меня обвинить — но ведь если не обвинить меня, то придется обвинять Стэнфорда и Джессепа. Ты понимаешь, какой это щелчок по носу гордой американской демократии? Тем паче, что я не совсем понимаю, как удастся обвинить Джесса — все эти цветные «активисты» в ответ немедленно обвинят Ассамблею в расистских методах… это же Америка.
Ты понимаешь, какой это щелчок по носу гордой американской демократии? Тем паче, что я не совсем понимаю, как удастся обвинить Джесса — все эти цветные «активисты» в ответ немедленно обвинят Ассамблею в расистских методах… это же Америка.
Дед покачал головой.
— Я поговорю с кой-какими людьми. В Киеве все за тебя — я был у Пинкаса, и он клятвенно пообещал, что ты сразу же получишь новый чин и отправишься отгуливать отпуск за два года. Я думаю, тебе надо съездить отдохнуть. А там мы можем поговорить и об отставке.
— Отставки не будет, — упрямо боднул головой Леон. — Сколько можно возвращаться к одной и той же теме? Мать, отец… теперь еще и ты. Сколько еще? Конечно, вы можете сделать так, что меня выпрут, но такого, кажется, в нашей семье еще не было.
— Все будет так, как ты захочешь. Я не могу настаивать — ты знаешь, как мы все тебя уважаем.
— Спасибо… — Леон все еще боролся с нахлынувшим раздражением. — Давай выпьем. Я и в самом деле хотел бы отдохнуть.
«Что я скажу Ирме? — вдруг подумал он. — Стоит мне вернуться, и она появится в тот же день. Я знаю, что я скажу матери — я уже сейчас готов к этому разговору, но что, что я скажу Ирме? В чем она виновата? В том, что любит меня все эти годы? Да, я и в самом деле охотно женился бы на ней. Если бы… если бы вышел в отставку.»
— Как, хорошо ловилось этим летом? — поинтересовался Леон, проглотив свой коньяк.
— А? — Дед, казалось, не расслышал его. — Да, в полном ажуре. Я поднял трех сомов… ты будешь ночевать у меня?
— Наверное, нет. Я хочу еще чуть-чуть побродить, а потом вернусь в посольство.
— Смотри не нарвись на неприятности.
— Я?!
Дед прекрасно понимал, что даже в Big Apple немного найдется людей, готовых броситься на астронавта, чья физиономия несколько раз мелькала в сетях. Тем более, на астронавта с длинной кривой саблей на поясе. Просто, подумал Леон, я для него мальчишка, раз в неделю разбивающий себе нос — и навсегда таким останусь. Даже если стану генералом…
… Генералом не генералом, но скоро я стану майором, рассуждал он, неторопливо вышагивая по улице в сторону авеню, где можно было поймать такси. Фактически, я уже майор. Правда, никто пока не знает, как я выпутаюсь из этой истории.
На авеню остановился первый же кэб — такой же желтый, как и сто лет назад, правда, после Депрессии в Америке навсегда перестали делать большие автомобили — все они как класс перекочевали туда, где их не было никогда раньше: в Восточную Европу, а если точнее — в бескрайнюю Россию с ее неиссякаемыми энергетическими ресурсами и в тихую, по-муравьиному трудолюбивую Украину.
Водитель смотрел на Леона выпученными глазами.
— Вы военный, сэр? — спросил он, опустив перегородку салона.
— Да, — спокойно ответил Леон.
— А в какой же стране положено носить с собой эту вашу саблю?
— В Украине.
Кэбби заткнулся. Вряд ли он видел его в сетях, дело было в другом. Обычному работяге-американцу, вкалывающему по пятьдесят часов в неделю, неприятно жить с мыслью о том, что где-то, далеко за океаном, есть страны, в которых не нужно отдавать 70 центов с каждого заработанного доллара для того, чтобы прокормить ораву бездельников, не желающих эти центы зарабатывать, и ораву чиновников, эти центы распределяющих.
Такие страны — в которых работать приходилось всем — вовсе не казались ему раем, нет. Там, слышал он, не очень-то с правами человека, там до сих пор казнят за убийства и наркотики, но, главное, он никак не мог привыкнуть к презрительно поджатым губам этих надменных русоволосых славян, к их манере разговаривать сквозь зубы и морщиться при виде каждого неевропейца.
— Отвезите меня к Мемориалу 11 сентября, — неожиданно произнес Леон.
Водитель удивленно обернулся.
— Мы же…
— Я заплачу.
Леон порылся в боковых карманах шинели, вытащил сигареты и вспомнил, что в американских машинах пепельниц не встретишь. Стряхивать пепел на пол салона он посчитал ниже своего достоинства — вздохнув, Леон спрятал пачку обратно. В этот момент в окошко просунулась рука с жестяной коробочкой.