— Не соглашаться — с чем? — спросила девушка и попятилась к двери.
— …Давать второе начало тому, что уже однажды закончилось, — все равно что выкопать из земли и воскресить труп… — заговорила Люси тихо и монотонно — так, как она это умела.
Девушка остановилась посреди комнаты и уставилась на нее.
— …После того, как вы вернете его к жизни, он никогда не оставит вас друг с другом наедине. Вы будете жить вместе с ним, с вашим мертвецом. Он будет рядом с вами везде и всегда — как докучливый щенок, как грудной младенец, как беспомощный инвалид — ваш мертвец. В постели он будет лежать между вами все ночи напролет, а днем вы будете встречать его в ванной, в гостиной и в кухне. И он будет зол на вас, очень зол, этот мертвец. Мертвые не любят, когда их беспокоят. Не любят, когда их заставляют жить. Он будет мстить вам за то, что вы воскресили его. Постепенно, постепенно, постепенно он отравит ваш дом трупным запахом, он наполнит вас трупным ядом, он лишит вас сна, сведет вас с ума, сделает вас врагами. Он обязательно добьется своего, он снова вас разлучит — усталых, полумертвых, полных ненависти и обиды. Он добьется своего.
Он добьется своего. Он обретет покой…
Когда Люси наконец отпустила ее, я спросил:
— Зачем ты это сделала?
— Что сделала?
— Сама знаешь. Выбрала эти карты. Наговорила ей гадостей.
— Она тебе понравилась, да? Миленькая такая…
— Да при чем тут это?!
— А что, ни при чем, да?
— Да.
— Но ты же сам делаешь то же самое. Выбираешь нужные карты.
— Я — совсем другое дело. Я игрок, а не гадалка. А гадалки, насколько я знаю, когда врут, говорят приятные вещи. То, что клиент хочет услышать, а не наоборот.
— Когда врут — может быть, — ответила Люси. — Но я-то не врала.
— Врала. Ты специально выбрала именно эти карты!
Она подняла вуаль и посмотрела на меня со злорадством и, кажется, с легким сочувствием. А потом сказала:
— Карты я выбрала специально, да. Именно потому, что иначе выпали бы совсем другие, неправильные. Я выбрала те, что подходят для ее жизни. Я сказала ей правду.
Я хотел возразить что-то, но посмотрел в ее сумасшедшие глазки и передумал. Мне вдруг стало лень и как-то… все равно.
VII
МОСТ
Он шел, спотыкаясь, мелкими шажками, суетливо путаясь в спущенных штанах. Его голова, свесившаяся на левое плечо, нелепо подергивалась при ходьбе.
Наконец он доковылял до мостика, с трудом по нему поднялся, подошел к ней и повернулся левым боком, чтобы удобнее было разговаривать. Его маленькие темно-карие глаза смотрели на нее не мигая, вопросительно и раздраженно. Кажется, он злился.
— Здравствуй, Томас, — сказала Маша.
— Я тепьерь не есть Томас, — ответил он. — Тепьерь не есть мне покой… Я есть упырь… Я есть Заложный Покойник. Так зватьсья у вас человьек, который умирать ньеправильный смьерть, нье жив отмерьенный ему срок, нье ходив замуж, нье родив дьети…
— Прости меня, — сказала она.
— Простьить тебья? А гдье есть мой пашпорт? — взвизгнул вдруг Томас. — Отдай мой пашпорт! Отдай сейчьяс!
— Я не могу этого сделать, Томас. Твой паспорт… Он ведь остался там, в поезде.
— Тогда отдай мои фото! — заныл Томас. — Отдай фото. Это есть ньехорошо — ты фотографировать менья в ньеприличный вид, бьез штанов сидьеть на уньитаз, когда я нье мочь шевелитьсья, нье мочь остановьить тьебья…
Томас заскулил. Запрокинутое его лицо скривилось в плаче — но слез не было.
— Фотографии тоже там, Томас. Я не могу отдать их тебе. Но здесь их никто никогда не увидит, успокойся…
— За что? — всхлипнул Томас. — Ты за что, за что убивать менья?
— Мне нужно было вернуться домой, Томас. Прости меня. Я не могла иначе.
— На гут, — сказал он спокойнее. — Я прощьять тебья, если ты мнье помочь. Нет мне покой… Нет свобода. Я так устать, так устать… Всье времья должен нападать на хорошие льюди, кусать шея, пить кровь… А я никогда нье льюбить кровь, бояться… Тьяжело мне… Не мочь расслаблятьсья здьесь, напряжение все врьемья… Ты — дай мнье покой… Дай мне свобода…
— Хорошо. Объясни, как.
— Встань на кольени передо мной, — сказал Томас тихо, — вот так, молодьец. Придвинься ближе ко мне. Мы кое-что не успьели додьелать тогда, на вокзал. И я до сих пор хотеть… Сделай приятно мне. Сделай приятно мне ротом и дай мне покой… Сделай… вот так, так, да, да, да, йа, йа, йа…
Это продолжалось долго, очень долго.
Наконец Томас часто задышал, напрягся всем телом, задергался в мелких конвульсиях… но ничего не было. У себя во рту, на языке и в горле Маша не ощутила ничего, кроме тепла.
— Спасибо, что освободила меня, — сказал Томас без акцента. — Теперь ты можешь подняться.
Маша встала с колен.
Неловко пританцовывая на скрипучем мостике, Томас натянул штаны и заковылял прочь, в темноту Нави.
И когда он исчез из виду, она почувствовала, что теплая волна заполняет ее, согревает ее изнутри.
VIII
ПУТЕШЕСТВИЕ
Сначала я работал на площади Навона, всегда на одном и том же месте. По правую руку от меня стояла щуплая пожилая кореянка — она продавала саранчу, кузнечиков, пауков и жуков, сделанных из кусочков зеленого картона и побегов бамбука. Насекомые были привязаны к изящной деревянной стойке тонкими белыми ниточками и болтались на ветру, шурша крыльями и лапками. Они были так похожи на настоящих, что туристы шарахались в стороны. Я ни разу не видел, чтобы у нее что-нибудь покупали. Зато несколько человек всегда толпилось рядом с девицей, что сидела следом за ней на раскладном стульчике. У той были тонкие блестящие колечки в ушах, в бровях, в носу, в губах и в языке. Она делала всем желающим фальшивые цветные татуировки.