— Я не плачу, у меня просто глаза слезятся. Но все равно — спасибо, — ответил Кудэр и впервые за много дней улыбнулся.
У парня было то самое лицо. Черные курчавые волосы, смуглая кожа, маленькие, карие, близко посаженные глаза, резкие, неприятные черты. Лицо, которое Кудэр так долго искал, — похожее на его собственное.
Тщедушное тельце, прилагавшееся к этому лицу, похожим на тело Кудэра не было. Но это как раз не имело значения.
— О, когда ты улыбаться, очьень, очьень лучше, — сказал немец и каким-то совершенно бабьим жестом заправил за ухо прядь волос. А потом подмигнул.
«Педик, что ли? — подумал Кудэр. — Если педик, это даже лучше. Правда вот паспорт у него немецкий…»
— Меня зовут Кудэр, — медленно и внятно, точно обращаясь к умственно отсталому, сказал он. — А тебя как зовут?
— Томас. А ты давно увлекаться этот портал? — немец подошел к Кудэру поближе, жеманно махнул рукой в сторону его монитора.
Руки у Томаса были маленькие, с тонкими, неприятно подвижными пальцами и подозрительно опрятными круглыми ноготками.
— Давно, — снова улыбнулся Кудэр.
Томас понимающе кивнул, опустил глаза и аккуратно, двумя пальцами, снял со своей брючины прилипший волосок.
— Я тоже еду на семичасовом поезде, — сказал Кудэр. — Если хочешь, мы можем пока выпить пива вместе.
— Это для менья удовольствие, — немец оскалил в улыбке маленькие хомячьи зубки.
VIII
ПУТЕШЕСТВИЕ
Когда немец был уже достаточно пьян, Кудэр спросил его:
— Как будет по-немецки «больной»?
— Кранк, — доверчиво хрюкнул Томас.
— А как будет по-немецки «влюбленный»?
— Ферлибт, — Томас облизнул сухие губы острым розовым кончиком языка.
— А «слепой»?
— Блинд.
— Глухонемой?
— Таубштумм. Но зачьем тебье такие слова?
— Ни за чем. Просто интересно. Как сказать — «интересно»?
— Интерессант…
— Слушай, а как пишется слово «глухонемой»? Ты можешь его для меня написать — ну хоть на салфетке?
— Зачьем салфьетка? — Томас пьяно хихикнул. — Я имею блокнот.
Он вынул из рюкзака маленький блокнот с каким-то мускулистым негром на обложке. Вырвал небесно-голубого цвета страничку. Потом порылся в рюкзаке еще и извлек оттуда футляр с паркеровской ручкой.
— Это подарок от мой друг, — он помахал ручкой в воздухе. — Что ты просишь писать, я ньемного забыл?
— Напиши: «Извините, я глухонемой». И еще напиши: «Я еду в Москву навестить друзей».
— Хорошо. Ты меня удивьить, но я написать для тебья, — Томас стал выводить на голубой бумажке слова крупными детскими буквами. — Только я за это просить кое-что.
Он аккуратно просунул голубой листочек с каракулями в горячую руку Кудэра. Потом нерешительно накрыл ее своей прохладной ухоженной лапкой.
— Что ты хочешь попросить? — Кудэр не отдернул руку.
— Мы допьить пьиво и вместе идти в тойлет на банхоф… то есть как это… вокзал, о’кей?
— Конечно. С удовольствием.
* * *
— Да, да, да, да, йа, йа, йа, йа, — сосредоточенно пыхтя, бормотал Томас.
— Тише. Да тише ты… услышат, — раздраженно шепнул Кудэр.
Они стояли в кабинке туалета на Кельнском вокзале. Немец, со спущенными штанами — прижавшись лицом к двери, Кудэр — позади него. Здоровой, правой рукой он гладил тощие томасовы ляжки.
— Возьмьи менья, майн ферлибт, — громко пискнул немец.
В соседней кабинке раздраженно спустили воду.
— Ну возьмьи-и-и, — канючил Томас.
Кудэр почувствовал подступающую к горлу тошноту.
— О, ты есть такой горьячий, — ворковал немец, — это ты так хотьеть менья, да?
— Это у меня температура под сорок, идиот, — еле слышно, сквозь зубы прошептал Кудэр.
— Я не совсьем слышать тебья, любимый.
— Да, это я так хотеть, — сказал Кудэр громче. — Только подожди минутку. Мне надо сначала кое-что сделать.
Кудэр снял руку с ягодицы Томаса, уселся на унитаз и стал разматывать бинт.
— Ты хотьеть показать мнье свою рану? — немец почему-то очень обрадовался. — А гдье ты ранить себья, я забывать спросьить? Гдье… Майн гот! Шайсэ! Что это? У тебья совсьем больной рука! Тебье срочно нужно идти больница! Это очьень опасно тебье! Это есть очьень серьезный…
— Хорошо, хорошо, я пойду в больницу, — прошептал Кудэр. — Но сначала — мы ведь сделаем то, что собирались?
Он снова поднялся, прижался к Томасу, положил здоровую руку ему на живот.
— О’кей, — размяк Томас — о’кей, о’кей, о’кей… Но потом ты сразу идти больньица, нье поезд. И я хотьеть идти с тобой. Я хотьеть сдать бильет… Я хотьеть…
Кудэр прижался к Томасу еще теснее, с омерзением погладил его волосатую грудь, тонкую цыплячью шею с сильно выдающимся острым кадыком. Провел пальцами по губам — немец блаженно чавкнул, — ласково обхватил синий, плохо выбритый подбородок — чуть снизу, чуть слева…
Больной, левой рукой он погладил Томаса по голове. Жесткие черные волосы немца отточенными лезвиями царапнули воспаленную кожу. Кудэр глубоко вдохнул и полностью погрузил руку туда, в колючие, острые завитки. Застонал от боли. Немец отзывчиво застонал в ответ. Кудэр взъерошил ему волосы на затылке, завел руку правее.
Нож лежал у него в кармане — уже четвертый день, — но сейчас Кудэр не собирался его вынимать. Его руки — большие, смуглые, грязные руки — очень хорошо знали, что делать. Возможно, они уже делали что-то такое однажды. Или дважды, трижды, кто знает… Его чужое, больное, потное тело — оно просто помнило, как убивать.