Чтобы не видеть, во что он превратился. Чтобы не знать, какое у него стало теперь лицо, и какое выражение — если есть хоть какое-то… — застыло в его глазах, и какие звуки он теперь издает… Чтобы не видеть, какие он строит гримасы, и как он раскачивается из стороны в сторону, и как он теперь улыбается. Чтобы не видеть. Не знать.
XVII
ДЕТЕНЫШ
— Покушал? Ну вот и молодец, — сказала Костяная после того, как Мальчик, давясь и плача, съел суп и пирожки. — А теперь — тихий час. Ложись спать, Ванюша.
— Я не буду спать, — сказал Мальчик.
— Как это не будешь? Почему? — удивилась Костяная.
— Не хочу.
— А чего же ты хочешь?
— К маме хочу.
— К маме, к маме… Вот заладил. Хорошо. Не хочешь спать — не надо. Так уж и быть. Но только сегодня — в порядке исключения. Дальше у нас будет тихий час строго по расписанию.
— Дальше? — переспросил мальчик.
— Ну да. Дальше. Пока ты здесь будешь жить.
— И сколько же я здесь буду жить?
— Ну, — старуха зажмурилась, что-то прикидывая, — по закону — до восемнадцати лет.
— По какому закону?
— По вашему, сынок, по вашему. По человечьему… Ладно — рано тебе еще про такие вещи думать. Пойдем лучше. Давай руку.
— Куда пойдем? — отшатнулся Мальчик.
— Познакомлю тебя кое с кем.
— Я не хочу, — сказал Мальчик и вцепился обеими руками в бревенчатый стол.
На всякий случай. Если она вдруг попробует тащить его силой.
— И что же ты будешь здесь делать? — поинтересовалась Костяная.
— Сидеть и ждать маму.
Старуха разразилась противным квакающим смехом:
— Много же лет ты… ык… так просидишь… ык… ой… так насмешил — аж икота напала! Пойдем со мной.
— Не хочу.
Старуха вдруг перестала смеяться. И икать перестала.
— Придется, — сказала она. — А то…
Что-то в ее лице изменилось. Нос, и без того крючковатый, заострился и как-то странно побелел. И губы тоже побелели. И приоткрылись — нет, скорее, оскалились, обнажив длинный гнилой зуб… клык.
— А то сожгу, — прошипела старуха и указала когтем на печь. — Пирожок из тебя сделаю, Ваня… Терпенье мое не бесконечно. Ты меня лучше не зли, сынок. Ну?! Пойдешь со мной?
Мальчик отпустил стол, медленно протянул Костяной свою дрожащую руку и испуганно сказал:
— Пойду. Хорошо, я пойду с вами.
— Не «с вами», Ванюша, а «с тобой», — Костяная мгновенно подобрела и расплылась в беззубой улыбке. — Мы с тобой будем запросто — на ты.
— Пойду с тобой, — послушно повторил Мальчик.
— И еще — называй меня все-таки мамой, а? — елейным голосом попросила Костяная.
— Вы мне… ты мне не мама, — прошептал Мальчик.
— Я же уже говорила тебе — это неважно.
— Я же уже говорила тебе — это неважно. Здесь все детишки меня так называют. Ну?
Мальчик молчал.
— Давай я тебе помогу, — затараторила Костяная. — Давай… я тебе говорю: сейчас мы пойдем кое с кем познакомимся, сынок . А ты мне скажи: хорошо, мама. А то…
— Хорошо, мама, — глотая сопли и слезы, сказал Мальчик.
— Ну вот и славненько, — взвизгнула Костяная и погладила Мальчика по мокрой щеке. — Пойдем. Да ты не смотри на меня так, Ванюша… Я же на самом деле добрая… Я редко из себя выхожу… Ну — не бойся…
* * *
Костяная слегка подтолкнула Мальчика к массивной темно-коричневой двери.
— Иди. С ним тебе нужно встретиться в первую очередь.
Мальчик сделал несколько шагов и остановился в нерешительности.
— Постучать? — спросил он.
— Необязательно. — сказала она. — Можешь просто войти. Он ждет тебя.
— Он — кто?
— Тот Кто Рассказывает, — ответила Костяная. — Тот Кто Не Может Есть.
— А ты пойдешь… мама? — спросил Мальчик.
— Нет. Я подожду тебя здесь.
Мальчик взялся за тяжелое бронзовое кольцо на двери и потянул на себя. Дверь со скрипом открылась. Он шагнул внутрь.
Там было просторно и светло. Через всю комнату тянулся огромный стол, накрытый ослепительно-белой скатертью. Он был сервирован на множество персон.
От удивления Мальчик раскрыл рот. На этом столе были все, абсолютно все лакомства, которые только можно было себе представить. Курица-гриль в чесночно-сметанном соусе, утка с яблоками и грецкими орехами в винной подливке, поросенок на вертеле, жаркое, шашлыки и отбивные, сыры с дырками, сыры с плесенью, сыры, истекающие нежными солоноватыми каплями влаги… Салаты, винегреты, рагу… Блины со сметаной, блины с вареньем, блины с черной икрой и блины с красной рыбой. Пирожки с яблоками, с капустой, с картошкой, с черносливом… Торты, пироги, фрукты, пудинги, мороженое, конфеты… Все. А еще, в больших хрустальных чашах, — жидкий, тягучий, цвета янтаря мед и пиво, темное, как нефть. С густой и белой, точно деревенская сметана, пеной.
Во главе стола, на старомодном стуле с изогнутыми ножками и высокой спинкой, сидел человек средних лет. Все остальные стулья пустовали.
— Садись, угощайся, — сказал человек приятным грудным голосом.
Мальчик переступил с ноги на ногу.
— Не стесняйся, — снова позвал тот. — Кушай.
Мальчик сел за стол. Положил себе на тарелку кусок утки, салат и оливки и стал есть, украдкой поглядывая на хозяина.
У него было странное лицо, у этого человека. Очень умное, очень худое, изможденное и неухоженное. Густые неопрятные усы, почти полностью скрывавшие рот, плавно переходили в длиннющую бороду-веник. Буйная растительность на лице была измазана чем-то блестящим и липким. Жесткие кудрявые волоски склеивались в подозрительные застарелые сосульки.