Одним словом — Ваня так и не пришел в себя.
— Он умер? — спросил Мальчик.
— Нет, — ответил Тот. — Физически — нет. Но он не мог больше видеть живых, слышать их и говорить с ними. Он не умер. Он переместился.
— А духи?
— Что — духи?
— Ну, те, хорошие духи? Они вошли в него через дырку в черепе? Он получил мистическую силу?
— О да, — вяло отозвался Тот. — Что ж… Вот и сказочке конец.
Он помолчал немного.
— И я там был. Мед-пиво… эх!.. — Тот Кто Рассказывает поднял чашу с медом, отхлебнул из нее большой глоток и закашлялся. Бледное его лицо побагровело. Шея напряглась так, что, казалось, кожа, обтягивающая вены и сухожилия, сейчас лопнет.
Жидкий ароматный мед цвета янтаря вылился обратно изо рта Того Кто Не Может Есть, медленно потек по усам.
— Уходи, — сказал Мальчику Тот, отдышавшись. — Позже я позову тебя снова и расскажу еще одну сказку. А сейчас — иди. Не смотри. Мне надо кое-что закончить.
Тот Кто Не Может Есть взял в руки чашу с пивом цвета нефти.
Мальчик соскочил со стула и, не попрощавшись, кинулся к выходу.
Закрывая за собой дверь, он услышал бульканье, хрип и надсадный кашель.
XVIII
ДЕТЕНЫШ
Она действительно была не такая уж злая, эта старуха. Она очень вкусно готовила — причем именно те блюда, которые Мальчик любил. И вообще старалась ему всячески угодить. На ночь, перед сном, она приятно расчесывала ему волосы черепаховым гребешком — и даже пыталась петь песенки своим надтреснутым голосом. А если он наотрез отказывался спать после обеда — она не настаивала. Через несколько дней Мальчик даже стал думать, что это была просто шутка такая — насчет печки. Просто уловка — в воспитательных целях.
Однажды утром, когда Костяная возилась на огороде, он подошел к ней и робко сказал:
— Отпусти меня, пожалуйста.
— Что, Ванюш?
— Отпусти. Меня. Ну пожалуйста. Отпусти.
— Ты опять за свое? — наморщила желтый лоб Костяная.
— Опять…
— Куда ж тебя отпустить?
— К маме.
— Это невозможно, сынок.
— Почему? Ну почему — невозможно?
— Потому что, во-первых, отсюда пока нет дороги. Для тебя. То есть — ты можешь попробовать разные наши способы, но этому еще придется учиться… Во-вторых, твоя мама и сама не очень-то хочет, чтобы ты к ней вернулся…
— Неправда!
— Правда, правда, Ванюша.
— Нет, не правда! Вы врете! Ты врешь! Зачем ты врешь?!
— Да не вру я, Ванюша. И перестань, пожалуйста, плакать. Ну что ты, ей-богу, как девочка? Мама сама тебя нам отдала. И очень хорошо сделала. А вернуться ты к ней не сможешь… Но, если очень захочешь — можешь попробовать ее к нам как-нибудь…
— Сюда? Она может прийти сюда?
— Ну, не совсем сюда… В другое место. Мы туда все, наверное, пойдем.
Мальчик перестал плакать и посмотрел на старуху — пристально, по-взрослому.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Вот и хорошо! — обрадовалась почему-то Костяная. — Хорошо, что не понимаешь. Тебе еще рано такие вещи понимать.
— Я все равно убегу, — упрямо сказал Мальчик и шмыгнул носом.
— Сопли вытри, — Костяная протянула ему мятый шелковый платочек.
Мальчик шумно высморкался.
— Все равно убегу, — повторил он.
— Ну что ж, — устало вздохнула Костяная, — не хотела я всяких наглядных демонстраций… Да, видно, придется. Что ж… Беги.
— Что?
— Беги, говорю. Все равно обратно вернешься.
Старуха потрепала его по волосам — длинный коготь неприятно царапнул Мальчику голову.
— Больно, — обиженно отстранился Мальчик.
— Ой, прости, Ванюша, прости, радость моя, — нервно засюсюкала Костяная, — что ж это я, дырявая голова… Забыла, что у тебя шов там…
— Что у меня… там?
— Шов, сынок, шов, — ответила она.
Мальчик вдруг вспомнил странную сказку, которую рассказал ему Тот Кто Не Может Есть.
…ты знаешь, что такое трепанация черепа?..
Костяная повернулась и молча уковыляла в избушку, оставив Мальчика одного.
Он оторопело поглядел ей вслед, потом провел по своей голове рукой. Действительно — там что-то было. Какая-то неровная длинная корочка…
…Он умер? — Нет. Физически — нет. Но он не мог больше видеть живых, слышать их и говорить с ними…
— Это не про меня, — сказал Мальчик. — Нет, это не про меня. Это не про меня. Я все равно убегу. Я убегу отсюда.
Тумана на этот раз практически не было. Быстрым шагом Мальчик пошел в сторону леса.
Никто не погнался за ним.
* * *
— Я убегу. Все равно убегу. Все равно убегу. К маме… — повторял Мальчик в такт собственным шагам.
Это задавало хороший темп:
— Я — убегу — все равно — убегу — все равно — убегу — к ма — ме…
Он шел уже очень долго — а лес все не кончался. Хотелось есть и пить.
Мальчик решил было набрать каких-нибудь ягод — но оказалось, что в этом лесу нормальных ягод не водилось. Не было земляники, черники, голубики… Висели, правда, какие-то большие бело-зеленые гроздья на засохших колючих кустах — но они совсем не казались съедобными.
Мальчик поискал заячью капусту — кисленькие такие трилистники, — но и ее не нашел.
К вечеру стало холодно и спустился туман. Мальчик перестал бубнить себе под нос — и ритм шагов сразу нарушился.
Теперь он то тащился еле-еле, то вдруг бежал со всех ног, то метался туда-сюда, и скоро совсем уже перестал понимать, с какой стороны он пришел и куда направляется.
Когда наступила ночь — темная, беззвездная, ледяная, — Мальчик присел под деревом и стал думать о том, что обычно случается с детьми, которые оказываются в лесу ночью одни.
Что с ними случается? Конечно, их съедают волки. Волки со светящимися зелеными глазами. Или еще какие-нибудь хищники. Разрывают на части, жуют и чавкают. В крайнем случае, детей убивают разбойники. А если очень повезет — они умирают сами, от голода и жажды. А еще их могут заклевать летучие мыши. И совы… совы, у которых поворачивается голова… вокруг шеи… быстро-быстро… как карусель… и можно кататься на этой карусели… с бутербродом в руках… черный хлеб с вареной докторской колбасой… главное, не уронить… чтобы не вылетел…