Кудэр молча уставился в землю. Заметил, что стоптанные, дырявые ботинки у его собеседника надеты не на ту ногу: правый — на левую, а левый — на правую…
— Он уже некоторых потихоньку туда перетаскивает, — задумчиво сказал Алекс.
— Кто… он?
— Ну не Даль же! Наш Мальчик. Кто же еще?
— Я не понимаю. Не понимаю. Я совсем… я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.
Что значит «перетаскивает»? Куда? Что ты знаешь? Объясни.
— А волшебное слово? — Алекс мрачно ухмыльнулся.
— Пожалуйста. Пожалуйста, объясни мне, — покорно сказал Кудэр.
— Объясню, только ты сначала отгадай мою загадку.
— Какую еще загадку?
— А вот какую: живая живулечка, сидит на живом стулечке, живое мясцо теребит.
— Не знаю.
— Э-э-э, да ты же даже не подумала, Маша. Ты знаешь, знаешь! Ну?
— Нет. Я не знаю. Я сдаюсь. Что это?
— Не «что», а «кто», глупая. Это грудной младенчик. Давай другую загадку…
— Пожалуйста. Ну не умею я загадки разгадывать. Скажи… скажи мне хоть что-нибудь.
— Плохие времена наступают, дорогая моя. Мальчик — ты знаешь, я его не слишком-то люблю… но в чем-то он прав, — так вот, он хочет взять некоторых в Убежище. Тебя вот… Мужика твоего. Ну и нас, конечно. Честно говоря, не думаю, что из этого что-нибудь путное выйдет… Но не исключено. Он уже многому научился — у нас. По крайней мере, трансформировать, — Алекс насмешливо взглянул на Кудэра, — он явно умеет недурно… Отличный нищий из тебя получился. Или — отличная Манья…
— Кто такие «вы»? Кто такой Мальчик? — прошептал Кудэр.
— Кто мы — это тоже философский вопрос. Мы… Нечистые. В лесу живем — так ведь? А еще в некоторых из вас живем. Ну, по крайней мере, — вылезаем… Ладно, не суть. Неважно. А Мальчик, — Алекс посмотрел Кудэру в глаза своим заплывшим бесцветным глазом, — он ведь сынок твой, Маша… Которого ты нам отдала. Лет уже этак пять назад. Вспоминай, вспоминай, ну? И меня вспоминай. Мы с тобой познакомились — ты еще с животом ходила. Вспоминай, дурочка… Ты теперь можешь. Твое тело теперь как помойка — специальная такая помойка для всяких воспоминаний. Загляни в себя. Тебе совсем недолго осталось… так что нечего время терять. Ну, все. Увидимся.
Старик поднялся со скамейки и пошел прочь. Не оборачиваясь, махнул тощей желтой рукой на прощанье.
Кудэр устало посмотрел ему вслед. Выбросил окурок на землю, съежился на скамейке, закрыл глаза и наконец заглянул — в себя. С отвращением и любопытством поворошил вонючий, полусгнивший мусор чужого прошлого.
— Действительно — помойка… — сказал сам себе тихо.
Вспомнил.
На даче…
* * *
…На даче она его видела. Давным-давно. Ну, конечно, — на даче «у черта на рогах». До Звенигорода на электричке. Дальше на автобусе или маршрутке — Дюдьково, Супонево, Ершово, Фуньково… Вот где-то за Фуньково. Остановка — «Пионерлагерь». Трехэтажное грязно-белое здание, огороженное черной решеткой. Большой серый пустырь: горки мусора тут и там, обуглившийся автомобильный остов, вросший в пыль и щебенку искореженными, проржавевшими своими внутренностями. И лес. Большой, хвойно-березовый, бесконечно занудный лес.
По этому лесу нужно было идти пешком еще минут сорок: дачный поселок находился прямо в чаще. Просто с десяток убогих бревенчатых домиков на поляне, в кольце мутно-коричневых комариных болот.
В одном из этих домиков Маша все лето снимала комнату — когда была беременной.
Хозяйка дачи… — как же ее звали? Выглядела молодо… Галина…
Галина Сергеевна, точно. Очень следила за собой.
Кожа на лице, медицинскими ухищрениями утянутая к ушам, была не по-юношески сухой, но гладкой и без единой морщинки. Умные, суетливые, неопределенного цвета глаза придавали ее лисьему, вытянутому в острый треугольничек лицу выражение потешной любознательности.
Ну и, наконец, волосы. Такие прекрасные, густые, длинные. Переливающиеся и блестящие, цвета воронова крыла — это были волосы совсем молодой женщины.
Впрочем, реальный возраст Галины Сергеевны — а было ей далеко за шестьдесят — Маша при первой же встрече легко определила по рукам. Руки были старые, мелкоморщинистые, покрытые бурыми пигментными пятнами. Неприятные руки.
Кажется, она была какая-то странная. Странная, странная… Что-то такое она однажды сказала… или сделала…
Кудэр открыл глаза. Скрутил себе самокрутку, пару раз затянулся. Потом снова зажмурился, через яркий красно-желтый узор на сетчатке вгляделся туда, в свое темное нутро. В чужую жизнь, которую неопрятной грудой бессвязных эпизодов кто-то свалил в его теле-контейнере.
Нащупать нужное — возможно, не так уж сложно. Был какой-то дурацкий разговор… Это? — нет, не то… И это — не то… Вот, вот оно! Нужное воспоминание: тяжело переваливаясь с ноги на ногу…
* * *
…точно ожиревшая утка, Маша вошла на кухню. Убедилась, что дяди Леши там нет: дядя Леша, хозяйкин муж, был психом, и Маша его побаивалась.
Медленно опустилась на деревянный икеевский стул. Положила руки на живот. Живот отозвался на прикосновение — напрягся, затвердел, застыл. В последнее время это происходило все чаще. В такие моменты Маше казалось, что у нее под кожей — большой стеклянный шар. Гладкий, твердый. Идеально круглый.
Это обозначало, что уже недолго. Недолго осталось ждать.