— Я не могу заснуть, — ответила Ирочка.
— Ничего, я тебе помогу, — Полуденная погладила ее по щеке. — Только тебе нужно отгадать загадку. Я прихожу — она исчезает. Что это?
— Я не знаю, — ответила Ирочка.
— Хорошо, я переиначу вопрос. Но учти, что речь идет о том же самом. Самая прилипчивая тварь на земле. Что это?
— Не знаю.
— Рукава без рук, штанины без ног, голова без лица, — раздраженно сказала Полуденная. — Это самый простой вариант загадки. Отгадывают даже дети. Итак, что это?
— Не знаю, — вздохнула Ирочка.
— Ты просто дура. Это же тень!
Полуденная деловито удалилась на кухню и вскоре вернулась оттуда, шлепая по паркету босыми ногами. В руке она держала упаковку снотворного.
— Хотите тапочки? — сонным голосом предложила Ирочка.
— Нет, спасибо, я так. К тому же мне скоро уходить.
Сморщенное лицо Полуденной растянулось в беззубую улыбку.
— Вот, выпей-ка это, — она протянула Ирочке целую пригоршню таблеток.
— Хорошо, — сказала Ирочка. — А запить?
Полуденная снова сходила на кухню и вернулась со стаканом воды. Потом приподняла Ирочкину голову и поддерживала ее все время, пока та глотала таблетки.
— Ну вот и все, — сказала Полуденная, когда таблетки закончились. — Я бы ушла просто так… Но за то, что ты не отгадала загадку, я должна тебя пощекотать. Закрой глаза… вот так. Я буду рядом. Я буду щекотать тебя, пока ты не заснешь.
Полуденная потянулась дрожащими старческими пальцами к Ирочкиной шее, подмышкам и груди, и после первых же прикосновений Ирочка стала смеяться.
Она смеялась беззвучно, с закрытыми глазами. Все тело ее сотрясалось от смеха.
IX
НЕЧИСТЫЕ
Все врачи, нянечки и медсестры собрались в ординаторской. Они сидели за длинным белым столом — а те, кому не хватило стульев, расположились на драном плюшевом диване у стены.
На стол никто из присутствующих старался не смотреть, и все равно все взгляды возвращались к нему. Без привычного хлама, без наваленных высокими стопками медицинских карт, без рецептурных бланков, без бурых от общественного чая, погрызенных по краям чашек, — без всего этого стол выглядел неприлично, вызывающе голым и холодным.
Теперь на нем были расставлены — с какой-то дотошной симметричностью — только четыре предмета: двухлитровая банка с четырьмя красными гвоздиками на одном конце, двухлитровая банка с четырьмя красными гвоздиками на другом конце и две большие фотографии в траурных рамках — в центре.
— Это нехорошо, — тихо прошептал кто-то. — Фотографию нужно было разрезать. И два отдельных букета. Каждой — отдельный букет… Нехорошо.
Портрет у Ани и Яны был один на двоих. Как их когда-то сняли — два недовольных, некрасивых, чуть ассиметричных лица, тесно прижавшихся друг к другу, — так и вставили теперь в черную рамку. Траурный букет у них тоже почему-то был общий…
На второй фотографии была Ирочка. Она казалась недовольной и раздраженной; правая, жестоко выщипанная ниточка-бровь была приподнята, что придавало Ирочкиному лицу еще и слегка удивленное выражение, как будто она спрашивала: «А что здесь, собственно, происходит?
Происходило внеплановое собрание.
— …должны с прискорбием признать, — директор произносил печальную речь, — что мы потеряли сразу двух… то есть, простите, я хотел сказать трех дорогих нам людей. Это девочки Анечка и Яночка, — подбородок директора по-детски дрогнул, — наши девочки, которые, увы, скончались во время операции. И не исключено, что по вине врачей… Впрочем, разделение сиамских близнецов — это очень сложная операция, и риск был неизбежен…
Директор сделал короткую паузу, чтобы успокоиться. Извлек из кармана упаковку с бумажными салфетками, промокнул глаза и вспотевший лоб.
— …Извините. Да, риск бы неизбежен… И это наша коллега Ирина Валерьевна, так недолго проработавшая в нашем интернате в должности старшей медсестры. Ирина Валерьевна… Ирочка — мы ведь все называли ее просто Ирочка, верно? — совсем еще молодая женщина, покончила… совершила… Ушла из жизни по собственной воле. Не нам ее судить. Возможно, именно на нас с вами лежит ответственность за ее безвременную, нелепую кончину… У Ирочки, как рассказала мне ее мать, были неприятности личного… ну, на личном фронте. Из-за этого она очень нервничала и переживала, а мы — мы, ее коллеги и друзья — ничего не замечали… не хотели замечать. Не поддержали. Не поговорили…
Директор замолчал и тяжело вздохнул:
— Объявляю минуту молчания.
Все молча встали. Выждав несколько секунд, сели. Директор остался стоять.
— Это еще не все, — произнес он наконец. — Теперь я хочу кое-кого вам представить.
В ординаторскую вошла нелепо одетая женщина с копной давно нечесаных рыжих волос, выбивавшихся из-под зеленой войлочной шляпы. Верхнюю часть ее лица почти полностью заслоняли большие очки в безобразной роговой оправе. По комнате разнесся резкий запах старых, полувыдохшихся духов. Нянечка Клавдия Михайловна, брезгливо поморщившись, кивнула вошедшей.
— Это Людмила Константиновна, — сказал директор. — Наша новая старшая медсестра. У нас она, к сожалению, будет работать по совместительству — то есть на полставки. Людмила Константиновна — первоклассный специалист, а потому нарасхват… Прошу любить и жаловать.