У нее густые черные кудряшки и длинные черные ресницы — слегка подрагивают… Эти ее волосы и ресницы — что-то в них есть неправильное. Они слишком яркие и блестящие, чересчур кокетливые, какие-то неприлично живые на фоне иссохшего мертвенно-бледного лица.
— Она спит? — спрашиваю я шепотом.
— Да, спит. Она всегда спит — можете говорить громко, — директор вдруг ухмыляется как-то… цинично. Неприятно.
Или мне просто кажется.
— Всегда? — переспрашиваю.
— Всегда. Она в глубокой коме.
— А… она может прийти в себя?
— Все может быть. Даже чудеса. Но с медицинской точки зрения у нее практически нет шансов…
Он смотрит на меня — и глаза у него опять добрые-добрые. Понимающие.
— …В отличие от вашего сына. У него шансы есть, и очень неплохие.
— Да. Мне говорили в больнице.
— А вот это — наш самый старший мальчик.
Директор указывает на другую кровать. В ней корчится и истекает слюной человекообразный овощ лет шести.
— Самый старший? — переспрашиваю я недоверчиво. — И сколько же ему?
— Ему семнадцать лет.
Кажется, он говорит серьезно. Ну то есть — конечно, он говорит серьезно. С чего бы ему шутить?
— Так что этот мальчик скоро от нас уйдет, — продолжает директор.
Теперь я уже совсем ничего не понимаю. Уйдет? Как это — уйдет? Сам? Или в смысле — умрет, что ли?..
— Уйдет?…
Да что же я все время повторяю за ним как попугай!
— Не сам, конечно, уйдет. Просто его переведут… э-э-э… в другое заведение, — говорит директор.
— В какое?
— Ну, скажем так: в дом престарелых.
— В дом престарелых?
Я как попугай. Как глупый попугай.
— Ну, у нас же учреждение для детей. А по достижении совершеннолетия их переводят в другие места. К взрослым инвалидам и старикам… Увы. Там совсем другие условия и порядки. Там наши дети плохо приживаются. И довольно скоро гибнут.
— А что, нет никакой возможности держать их здесь подольше?
— Нету. Это будет незаконно — они же уже совершеннолетние.
Я смотрю на уродливого совершеннолетнего малыша. Он высовывает язык, складывает его в трубочку и жизнерадостно мычит. А потом улыбается мне.
… — Ну, а здесь у нас активные детки… Сейчас, извините… Клавдия Михайловна! Вы уже разобрались с новым мальчиком?
— Да-да, все в порядке, Петр Алексеич! Оп! Оп!
Клавдия Михайловна возится на мягком цветастом ковре с двумя неуклюжими существами, похожими на гномов.
У них маленькие сплющенные головы с огромными заостренными ушами, узкие лбы и большие розовые щеки.
Они прыгают вокруг нянечки, а та их щекочет. Радостно повизгивая, гномики падают на ковер, дрыгают голыми, в синяках и коричневых корочках, ногами, смеются. Скалят неровные желтые зубы.
Потом они замечают меня и сразу успокаиваются. Некоторое время изучают меня своими бессмысленными глазами-пуговками, а потом медленно, с опаской начинают двигаться в мою строну.
Я невольно отступаю на шаг.
— Не волнуйтесь. Они просто хотят познакомиться, — говорит директор.
Гномики подходят совсем близко. Другие дети — в разных концах комнаты — тоже прекращают свою возню и направляются ко мне. Ползут на четвереньках, волочат по ковру непослушные ноги, гремят ходунками. Они обступают меня плотным кольцом — скалятся, морщатся, подергиваются, чешутся, гримасничают, улыбаются. Тянут ко мне свои кривые тонкие руки. Трогают мою одежду. Вцепляются в меня. Говорят что-то на своем непонятном подвывающем языке.
— Чего они хотят? — в панике спрашиваю директора.
— Да просто поиграть, — он смотрит на меня удивленно. — Поиграйте с ними. Или хотя бы поговорите.
Розовощекий гномик пытается взять меня за руку. Я отдергиваю ее — директор удивляется еще больше и сокрушенно качает головой.
Тогда я снимаю с плеча свою сумку, сажусь рядом с ней на корточки и вытаскиваю фотоаппарат. Открываю объектив.
— Хотите, я вас всех сфотографирую?
Они непонимающе глядят то на меня, то на черный предмет в моих руках.
— Ж-ж-ж! — говорит кривой большеротый мальчик и запрокидывает голову. — Хыа-а-а!
Я подношу фотоаппарат к лицу, заслоняюсь от них. Смотрю в объектив. Несколько уродцев испуганно пятятся от меня — боятся моей странной штуки. Остальные с интересом ждут.
«Фотоохота», — вертится у меня почему-то в голове. Что это? Откуда это? Фотоохота… Вспомнила — из мультфильма про Простоквашино…
— Сейчас вылетит птичка! — сообщаю я им и чувствую себя полной дурой.
— Пщищка… — мечтательно повторяет за мной гномик.
Комната недостаточно освещена, и я снимаю со вспышкой. Мне не приходит в голову, что вспышка может кого-то напугать.
Но они — они вдруг пугаются ослепительно-яркого света, и жмурятся, и визжат, и убегают, уползают от меня.
Они смотрят на нянечку Клавдию Михайловну и кричат:
— Мама!
Они облепляют ее со всех сторон.
— Мама, мама, мама…
— Простите, я не подумала… — говорю я директору.
Он отмахивается:
— Ничего страшного. Они через минуту забудут.
— А почему они называют ее мамой? — спрашиваю я.
— Да они кого только так не называют! Видимо, это такое слово… подсознательное. Вряд ли они понимают его настоящий смысл… — директор устало трет лоб рукой. — В любом случае, мы их этому никогда специально не учили.
Мы идем дальше. Прогуливаемся…
— Это Аня и Яна. Вы, возможно, читали… Их сейчас временно поместили к нам. А скоро им будут делать операцию…