X
ДЕТЕНЫШ
Лес оказался не таким уж страшным: все здесь относились к Мальчику хорошо, и даже Лесной, казавшийся поначалу таким агрессивным, стал улыбаться ему при встрече и рассказывать неприличные мужские анекдоты. А иногда они вместе играли в прятки — в этой игре Лесному не было равных…
Каждый вечер Мальчик по-прежнему навещал Спящую.
Он привык называть Костяную мамой — тем более что точно так же к ней обращались Брат и Сестра, Трехголовый, Болотный, а также все троллики и гномики.
Он привык, что все вокруг зовут его Ваней, — и даже стал охотно откликаться на это имя.
Он очень привязался к ним — и горько плакал на похоронах Трехголового: тот умер от тоски по своей третьей голове. Покончил с собой…
Он старательно учился всему, чему Нечистые могли его научить — разным фокусам и чудесам.
Первым делом они научили его трансформировать. С мамой, как и предупреждал Тот, у Мальчика поначалу действительно получалось довольно плохо. Трансформация заняла не одно мгновение, как полагается, а несколько лет — мать теряла себя мучительно, по частям: сначала память, потом душу, потом голос, потом тело…
Зато с отцом все вышло просто идеально.
ЧАСТЬ 4
После этого войны было не избежать, поскольку по законам этой страны обман и предательство доверившихся являлся непрощаемым преступлением и требовал мести…
Из учебника истории
I
ПУТЕШЕСТВИЕ
Вот уже три недели меня почему-то не отводят на виноградники.
Вместо этого я каждый день ковыряюсь в клубнике. У меня два ведерка. В одно я складываю подгнившие ягоды, в другое — хорошие.
В принципе никто не запрещает мне время от времени их есть. Но в первые дни я так объелся этой жирной распухшей клубникой, что мне до сих пор противно от одного запаха. По вечерам, когда я ложусь в постель, у меня перед глазами мелькают красные ягодные пятна — а потом клубника снится мне во сне. Мягкая, подгнившая — и гладкая, твердая. Я собираю ее, пожираю ее, сортирую ее — но она никогда не заканчивается… Днем этот сон превращается в явь, настолько похожую на мои ночные кошмары, что теперь я никогда не бываю вполне уверен, сплю я или бодрствую.
Они тут называют все это «реабилитационной программой». Они полагают, что воры и убийцы, занимающиеся земледелием и виноделием, превратятся в законопослушных граждан, а не в законченных, безнадежных психопатов.
Впрочем, не знаю. Не исключено, что дело именно в клубнике. Невозможно каждый день теребить эти шершавые красные шарики. Тут еще есть яблоневые сады — но меня ни разу не отправляли собирать яблоки. Так что не представляю, насколько бы мне понравилось это занятие. А вот на виноградниках действительно было проще. По крайней мере, виноград никогда не снился мне во сне, а давить его было даже приятно… Кроме того, тех, кто занимается виноградом, иногда угощают вином, которое из него делается. Насколько я понял, оно бывает двух видов: одно выходит под маркой «Беглец», другое — «Семь поворотов ключа». И то и другое — изрядная кислятина, но все равно это лучше, чем клубничный морс… Говорят, мы выпускаем тут сорок пять тысяч бутылок в год. На Родольфо Крайя — этого сумасшедшего агронома, который забил все подвалы тюрьмы Веллетри прессами и чанами для брожения, — молятся здесь, как на Исуса Христа…
Надзиратель косится на меня подозрительно: уже несколько минут я просто сижу и ничего не делаю.
— Che succede, bastardo?[15] — спрашивает он и подходит ближе.
Нет, ну все-таки какой красивый язык! Даже теперь, когда я прекрасно понимаю значения слов, мне по-прежнему, как в первые дни, кажется, что он громко декламирует вслух Данте… Ну, или репетирует вечернюю серенаду.
— Скузи, — говорю я и снова принимаюсь доить клубничные кустики своими грязными коричневыми пальцами.
Смешно. У меня так загорели руки, лицо и шея, как будто я провел все лето на курорте, а не в тюрьме. На самом деле мне, конечно, грех жаловаться. Не всем позволяют работать на улице, а уж тем более за пределами зоны. Мне позволяют — за примерное поведение.
И зря, все-таки зря, зря, зря я сделаю то, что собираюсь сделать. Через пару лет вышел бы, наверное, и так. У них ведь здесь за это самое примерное поведение предусмотрена «система скидок». Год отсидишь — год простят, еще год отсидишь — еще один простят, еще год… Но нет. Годы — это мне не подходит. Возможно, я просто свихнулся из-за этой клубники — но я понимаю, я знаю, что мне нужно сейчас. Мне просто необходимо вернуться сейчас.
Страшно хочется курить. Невыносимо. От этого я наглею настолько, что спрашиваю надзирателя:
— Mi scusi, quand’é che si potra’ fumare?[16]
Он смотрит на меня изумленно. Приоткрывает свой большой тонкогубый рот; глупые глаза-оливки маслянисто мерцают. То ли врежет мне сейчас, то ли просто пошлет к черту. И правильно, в общем-то, сделает. Да не, он нормальный парень, просто выполняет свою работу. Не стоило мне нарываться… Особенно сегодня.
— Te lo diró.[17] — отвечает он неожиданно кротко.
Я вдруг замечаю, что он совсем-совсем юный.
Да не, он нормальный парень, просто выполняет свою работу. Не стоило мне нарываться… Особенно сегодня.
— Te lo diró.[17] — отвечает он неожиданно кротко.