Потом прибегали другие щенки, и все повторялось снова. И снова. И снова. До бесконечности.
Ирочка вздрогнула всем телом и проснулась. На этот раз она запомнила сон.
Она бросила взгляд на часы: 20.05. Бесконечность, оказывается, продолжалась всего пару минут…
На экране бесновались какие-то мужики в юбках и бабьих платочках. Взявшись за руки, они по рок-н-ролльному выбрасывали вперед толстенькие короткие ножки.
— Да он бы па-да-шел, я бы отвернулась, он бы приставал ко мне… — визгливо запел в микрофон один.
— Уйди, пра-а-ти-и-ивный! — заголосил другой.
— …а я б ушла! — старался перекричать его первый.
Зал взорвался аплодисментами. Крупным планом показали несколько счастливых лоснящихся физиономий. Им действительно было весело…
Ирочка пошарила по кровати в поисках пульта, не нашла, раздраженно вскочила и выключила телевизор. Потом отправилась на кухню и выкурила две сигареты, одну за другой. С грохотом поставила на стол чашку, кинула туда чайный пакетик, плеснула воды. Заварка не желала растворяться. Ирочка пощупала чашку — холодная. Идиотка. Забыла вскипятить чайник. Эта мысль почему-то так огорчила ее, что на глаза навернулись слезы.
— Так, — сказала Ирочка вслух и вытерла глаза.
Она снова пошарила в ящике с лекарствами, извлекла оттуда два пузырька — один с валерьянкой, другой с пустырником, накапала и того, и другого в рюмку, разбавила водой и, скривившись, выпила.
Вообще-то Ирочка не любила пить валерьянку. Потому что когда это делала, всегда казалась себе очень одинокой. И не такой уж молодой. И вообще — женщиной трудной судьбы.
Около десяти вечера позвонила мать:
— Ирочка, деточка, я тебя случайно не разбудила? Ты же сегодня после ночной смены?
— Нет, — мрачно сказала Ирочка. — Не разбудила. Я не могу спать.
— Как это, деточка, не можешь?
— Очень просто. Не спится.
— Ох ты господи, какой кошмар, какой ужас, деточка! — запричитала мать, и голос ее немедленно сделался полуплачущим.
— Да что ты трагедию из всего делаешь, мама! — раздраженно огрызнулась Ирочка. — Абсолютно ничего страшного не происходит.
— Не говори так с матерью! — на том конце провода послышались сдавленные рыдания. Думаешь, с матерью все можно? Думаешь, об мать ноги вытерла и дальше пошла? Думаешь, мать…
— Да перестань, мама! Ну перестань, пожалуйста, — Ирочка попыталась говорить мягче. — Ну кто об тебя ноги вытирает, что ты такое говоришь? Ну извини, если я что-то не так сказала. Я просто очень устала в интернате…
— Да, деточка, — убитым, но твердым голосом согласилась с чем-то мать. — Да. — Она выдержала долгую паузу. — Я уже не обижаюсь на тебя. Все в порядке. Я все прощу…
Сколько самоотречения! Ирочка щелкнула зажигалкой — подальше от трубки, чтобы не услышала мать, — и закрыла глаза.
— …но ты себя совсем не бережешь, деточка. Когда ты в последний раз нормально спала?
— Позавчера ночью, мама.
— Какой ужас, — мать снова изготовилась плакать. — То есть ты не спишь уже больше суток?!
— Мама, в этом нет ничего такого ужас…
— Деточка, — всхлипнула мать, — я вот не хотела тебе говорить… Но мне что-то так неспокойно… Мне такой про тебя сон сегодня плохой снился. Нехороший сон. Мне снилось, что ты лежишь в таком белом-белом платье…
— Ну мама, ну пожалуйста! — взвыла Ирочка. — Ну только вот не надо мне рассказывать свои сны! Ну сил нет слушать!
— Не говори так с матерью. Мать у тебя одна. И она ни в чем, ни в чем перед тобой не виновата. Она все тебе отдала. Она всем пожертвовала. Она ночей не спала…
Ирочка вдруг поняла, что никак не может сообразить, о ком сейчас идет речь. Видимо, ненадолго выключилась… Кто — она? Кто — «ночей не спала»?
— Кто — она? — спросила Ирочка.
— Что?
— Ну ты сказала: она ночей не спала. Кто?
— Ты надо мной издеваешься?
— Нет. Извини, я просто очень хочу спать.
— …ты не бережешь себя. Эта работа в интернате тебя доведет. Эти больные дети… это очень тяжело. Для любого человека. Да еще бессонные ночи! Заработаешь себе нервное расстройство. Видишь, у тебя уже нарушился сон. То ли еще будет. Ирочка, деточка, нужно следить за своим здоровьем. Нужно спать нормально, отдыхать, гулять на воздухе. Ты сейчас, пожалуйста, накапай себе валерьяночки в стаканчик. И пустырничка еще можно туда. И, пожалуйста, деточка, выпей. Не хочешь думать о себе, подумай хотя бы о матери. Ты у нее одна…
— Мама. Почему ты все время говоришь о себе в третьем лице? — прошипела Ирочка тоскливо и зло.
— А ты меня не одергивай! Я говорю как считаю нужным! — с надрывом провозгласила мать. — Нет, я не могу так…
В трубке послышались частые гудки.
Ирочка аккуратно затушила окурок, потом схватила пепельницу и швырнула ее в стену.
— Нет, я не могу так…
В трубке послышались частые гудки.
Ирочка аккуратно затушила окурок, потом схватила пепельницу и швырнула ее в стену. Потом взяла тряпку, вытерла пепел и пошла спать. До двенадцати она ерзала в кровати, пытаясь не думать о том, что она лежит и не может заснуть, а рано утром нужно вставать на работу, и чем дольше она так лежит, тем меньше остается времени на сон…
* * *
— Ложись на спину, — сказал Максим.
Она легла. Она была совсем голая.
Максим остался в одежде. Опираясь на руки, он склонился над ней и медленно, ритмично задвигался. Странно так задвигался: тихо, равнодушно, не опускаясь до конца, вообще не касаясь ее тела.