— Не томи, — почти беззвучно выдохнул Бессмертный. — Скажи. Какое было предсказание?
— Что он нас всех выпустит, — медленно произнесла она. — Что он сломает Иглу. Что он накормит Того Кто Не Может Есть. И настанет конец времен.
Они стояли молча. Глядели друг на друга древними выцветшими глазами.
— Ну вот, я тебе все сказала. Хотя и не стоило бы. Ты не жалеешь, что оставил его? Ты не станешь преследовать его? Не станешь чинить нам препятствия?
Слабая улыбка чуть скривила тонкие бесцветные губы Бессмертного.
— Нет, не стану. Я очень хочу, чтобы сломалась Игла. Я устал. Я ведь так устал. Я хочу умереть.
Помолчали еще.
— Где же будете вы после Конца Времен? — спросил Бессмертный, просто чтобы поддержать разговор. На самом деле ему это было безразлично.
— Детеныш построит Убежище. Убежище Тридевятых. Я думаю, мы будем там.
— А ты полностью уверена в том, что говоришь? Ну то есть… это все точно?
— В общем-то да. Я сама гадала. Я увидела это предсказание в Черном Напитке, который он выпил до своего рождения. Что может быть точнее?
Бессмертный снова улыбнулся:
— Думаю, ты права. Точнее ничего быть не может. Что ж, — он устало вздохнул и по-стариковски причмокнул, — чайком-то угостишь?
— Еще чего. Мальчишку мне разбудишь. Проснется, увидит тебя, испугается.
— А тебя увидит — не испугается?
— Хам, — дружелюбно ответила Костяная.
— А тебя увидит — не испугается?
— Хам, — дружелюбно ответила Костяная. — Ну, иди, иди… А то девицу твою — у тебя ведь наверняка там какая-нибудь фифочка заперта, да? — уведет кто-нибудь, пока тебя нет.
— Да плевать мне на это. Ты даже представить себе не можешь, — устало сказал Бессмертный, — насколько давно меня перестали интересовать… бабы.
— А я-то думала — ты у нас влюбчивый. — Костяная кокетливо подмигнула. — Зачем же ты их запираешь?
— Да я и сам не знаю. Привычка, наверное. Просто стариковская привычка… Ладно. Пойду.
XII
ПУТЕШЕСТВИЕ
Я хожу по лесу и, кажется, что-то ищу — не помню что. С трудом наклоняюсь, всматриваюсь в мокрую, коричневую, подгнившую траву. Потом замечаю кривую тусклую тень: кто-то стоит за деревом. Без страха и без интереса я подхожу ближе — и тогда он выскакивает мне навстречу.
— У-у-у! — он кричит и размахивает руками.
Он совсем не страшный. На нем рубаха с пестрой вышивкой «Это не зло». Он скалит гнилые зубы и смеется:
— Я просто играю. Поиграй со мной, а?
— Во что? — спрашиваю.
— В потерялки.
— Я не знаю такой игры. Как в нее играть?
— Очень просто, — он снова смеется. — Ты что-то потеряла, Маша. Ты Маша-растеряша. Что ты ищешь? Что ты потеряла?
Внезапно я понимаю, что сплю. Но это не помогает — я все равно не знаю, как мне выбраться из этого сна. И куда.
— Что ты потеряла?
— Не помню.
— А ты посмотри. Посмотри на себя повнимательней.
Вот теперь я чувствую страх. Я чувствую густой, ноющий холод — где-то в центре своего тела. В своем животе.
— Где он? — старик давится от смеха. — Ну, где он, где он, а?
Я опускаю голову. Мой живот… Он плоский. Он совершенно плоский…
— Где твой ребенок, Маша? Маня! Манья! Где твой ребенок? Что ты сделала с ним?
Он прыгает вокруг меня, скалится, смеется, беснуется. Он подбегает к сосне и скребет руками кору. С грохотом стучит кулаками в ствол.
— Что ты сделала с ним? Где он? Где твой паспорт? Где паспорт? Паспорт контролле! Паспорт контролле!..
Я вскакиваю, сажусь. Ничего не видно. Кто-то с грохотом ломится в дверь. Несколько секунд я сижу в темноте, неподвижно. Наконец соображаю, где я.
Черт, все-таки я заснула. Сколько времени я проспала? Сколько драгоценного времени?
В дверь купе стучат все настойчивей.
— Паспорт контролле!
Таможня.
Я включаю свет. Открываю дверь и делаю удивленное лицо.
Толстый низкорослый немец в зеленой униформе смотрит на меня мутными выпученными глазами, неаккуратно замотанными в красную сеточку полопавшихся кровеносных сосудов. У него злое, синюшное, перекошенное лицо. В руках он держит что-то вроде гигантского калькулятора.
Он говорит — быстро и раздраженно, по-немецки.
Я роюсь в заднем кармане штанов, вытаскиваю оттуда бордовый паспорт с золотым дистрофичным орлом и помятый, небесно-голубого цвета листочек. Тот, на котором детским старательным почерком Томаса выведено по-немецки: «Извините, я глухонемой. Я еду в Москву навестить друзей».
Немец недоверчиво таращится на бумажку. Потом берет паспорт, листает. Смотрит на меня. Смотрит в паспорт. Смотрит в голубую бумажку. Снова на меня. Снова в паспорт.
Потом опять спрашивает что-то по-немецки. Я молчу.
Он недовольно морщится и странно цокает языком. Мне вдруг кажется, что он сейчас сплюнет на пол. Но нет. Брезгливо возвращает мне паспорт и уходит.
Но нет. Брезгливо возвращает мне паспорт и уходит.
Я поднимаю жалюзи и выглядываю в окно. Frankfurt Oder . Сонные, не по-европейски мрачные тетки в тренировочных костюмах кучкуются на платформе.
Поезд медленно тащится дальше, но минут через десять снова останавливается.
Веселый рыжий поляк врывается в мое купе:
— Пашпорту прошу!
Протягиваю ему паспорт, голубую бумажку.
Некоторое время рассматривает. Поднимает на меня маленькие, полные водянисто-голубого сочувствия глаза. Быстро выходит, махнув на прощанье рябой, покрытой веснушками рукой.