Наше Убежище будет в горных пещерах — так что мы должны взять с собой теплую одежду, приспособления для отопления и освещения. А потом, когда понизится уровень воды, мы спустимся с гор, разобьем в чудесных долинах сады и рощи и начнем нашу новую жизнь…
* * *
— Кажется, действительно война, — говорит парень и смотрит на нее; вздрагивает. — Ой. А вот это уже серьезно…
— Шо, серьезно война?
— Не война. То есть нет… война, это тоже, конечно, серьезно, но… Ань. Ты боишься пауков?
— Да, — шепчет она, и я чувствую, как плечо, на котором я сижу, напрягается и начинает дрожать.
— Тогда не двигайся.
Она послушно замирает. Я понимаю, что мне нужно бежать, очень быстро бежать отсюда — но тоже инстинктивно замираю. Как будто это поможет. Как будто это сделает меня невидимым.
Я вижу, как рука с татуировкой — на ней, кстати, наколот большой паук — тянется к соседнему столу, берет оттуда журнал, толстый глянцевый ежемесячный журнал для мужчин, размахивается… Только в самый последний момент мне удается двинуться с места, но уже поздно. Он бьет меня. Я чувствую, как мое тело сводит болезненная судорога; я скрючиваюсь в маленький твердый комок и скатываюсь на пол. Пару секунд я ничего не слышу, не вижу и не понимаю — так мне больно. Потом чудовищная пружина, парализовавшая меня изнутри, разжимается, и я снова могу шевелиться. Волоча две лапы, я отползаю к стене и забираюсь в щель.
Девица пронзительно визжит.
Парень растерянно прохаживается по помещению с журналом в руках.
— Перестань орать, — говорит он. — Лучше помоги мне искать. Его нужно убить. По-моему, он ядовитый. Судя по виду…
Из последних сил я двигаюсь вдоль стены и выбираюсь из Интернет-кафе. Вернуться в свою паутину я теперь не могу — они найдут меня там. Поэтому я направляюсь в трюм.
Одна лапа отваливается от меня, пока я ползу. Кое-как я все-таки добираюсь до места, в котором собираюсь умирать. Я останавливаюсь, и тело мое как-то само собой перекувыркивается брюшком вверх. Я лежу на спине, мои лапы конвульсивно подергиваются, сжимаются и разжимаются, сплетаются и расплетаются — но уже все реже и реже. Постепенно я перестаю чувствовать боль и проваливаюсь в липкую, холодную темноту.
* * *
Из темноты ко мне выходит невысокий человек. Он садится рядом со мной на корточки — и тогда я вижу, что это мой сын. Голова его гладко выбрита, по бледной, отливающей синевой коже тянется шрам. Он трогает меня мизинцем, тонким и прохладным. Он гладит мои лапки, распрямляя их. Гладит мои красные пятна в форме песочных часов. Потом он переворачивает меня на живот и гладит черную блестящую спинку. Он говорит:
— Не сейчас и не так.
Он осторожно поглаживает мое поникшее жало и ранку на месте оторванной лапы. Он говорит:
— Потерпи немного. Я возьму тебя в Убежище, но для этого тебе нужно вернуться в Россию. Потерпи, ладно? В Убежище мы будем все вместе…
Я хочу сказать, что сегодня читал про Убежище — но не могу. Не могу говорить.
Он снова теребит мое жало. Он говорит:
— Укуси меня, и тебе станет лучше.
Я хочу ответить, что ядовит и опасен, но не могу.
— Кусай, — говорит мальчик. — Мне ничего не будет. Во-первых, меня здесь нет. А во-вторых, ты вообще заблуждаешься. Яд самцов каракурта безвреден для людей. Только самки опасны…
Безвреден. Мой яд безвреден… Обида и бессилие скапливаются и твердеют у меня в животе. Я напрягаюсь и жалю его в палец — в этот палец, который гладил меня.
— Хорошо, — говорит мой сын и растворяется в темноте.
Когда я просыпаюсь, мне действительно лучше. Я снова могу ползать. А на месте оторванной лапы уже режется новая.
XIII
МОСТ
Ночи над рекой Смородиной не сменялись днями. Это была одна длинная, неподвижная, безнадежная ночь.
Маша часто смотрела на луну: только луна менялась. Медленно таяла, становилась плоской и блеклой — а потом снова набухала и обрастала плотью.
* * *
Теперь луна была круглая, ярко-желтая и очень объемная. Не как светящаяся переводная картинка, приклеенная к черной поверхности неба — а как гигантская мертвая планета. Посреди космоса.
Теперь — когда луна стала такой — на мост пришла женщина с всклокоченными медно-рыжими патлами.
Посреди космоса.
Теперь — когда луна стала такой — на мост пришла женщина с всклокоченными медно-рыжими патлами. Совершенно голая. У нее были кривые, мужиковатые, волосатые ноги, обвисший мешковидный живот и длинные-длинные груди, закинутые за спину, точно концы зимнего шарфа. В одной руке она держала большой кухонный нож. В другой — собачий поводок.
Рядом с женщиной, тесно прижавшись к ее левой ноге, шел волк.
Увидев Машу, волк полуприсел, поджал хвост, вздыбил жестким испуганным гребнем серебристую шерсть вдоль позвоночника и наморщил верхнюю губу, обнажив черные десны и длинные влажные зубы.
— Лежать, — сказала женщина.
Она отбросила поводок и вытянула вперед руку с ножом. Волк осклабился еще шире и улегся на мост. Белыми своими глазами посмотрел вверх, на эту руку. На этот нож.
— Раз — уходили… — монотонно проговорила женщина, — …два — их окликнули…
Волк полуприкрыл глаза и стал тихо скулить.
— …три — заманили… разноцветными бликами… четыре — заменили…