— Тигр! — сказал Зимородинский.- Тигр, он, конечно, сильнее шакалов. Я ведь спросил тебя: хочешь быть тигром? Не помню, чтобы ты сказал: да.
— И что я сделал не так? — поинтересовался Ласковин.
— Не то плохо, что ты сделал, а то плохо, что тебе понравилось! Да и сделал — не лучшим образом. От тебя такая волна пошла, что еще не раз аукнется.
— Может, растолкуешь мне, дураку? — сердито сказал Андрей.
— Угу,- согласился Зимородинский.- Тебе. Дураку. Рад, что докумекал.
Он поглядел на ученика, не станет ли возражать. Не стал. Себе дороже.
— Историю тебе расскажу,- произнес Вячеслав Михайлович.
«Опять!» — мысленно воскликнул Андрей. Мало ему Митяя.
Но снова не рискнул возразить. Сэнсэй лучше его знает, что надо. По определению.
— Историю про обезьян,- сказал Зимородинский.- Жили-поживали в одной клетке девять обезьян. Вожак, подруга его, любимый сынок подруги, еще одна подруга, самец рангом пониже и так далее, вплоть до последнего, самого хилого обезьянчика. И пришел к клетке зевака. И показалось зеваке, что вожак — очень смешной, может, потому, что в клетке сидел. Без клетки зевака вряд ли посчитал бы его смешным: клыки у вожака — будьте-нате. Но клетка есть. И прутья у нее — железные. Поэтому начал зевака вожака дразнить, чтоб, значит, тот еще смешней выглядел: камешки в него покидал. Вожаку вреда от них нет, но — оскорбительно. И не дотянуться до обидчика никак. Даже не доплюнуть. Очень разозлился вожак.
Но тут рядом случилась девушка, симпатичная. И укорила она зеваку: разве можно животных обижать?
И зевака сказал, что не злой он вовсе, а добрый, просто у него чувство юмора есть. А в доказательство доброты слазал в карман, выудил оттуда большущую конфету и бросил самому хилому обезьянчику. И пошел своей дорогой. Вместе с девушкой.
Вожак же — остался, естественно. И конфета осталась. Злющий-презлющий вожак — бац! — свою подругу, некстати подвернувшуюся.
Та — в визг и цап зубами обезьяна поменьше. Тот — следующего, и так по нисходящей. Так все этим увлеклись, что самый хилый обезьянчик успел конфету сожрать (в ином случае непременно бы ее отобрали) вместе со всеми обертками. Но взбучку и он получил, чуть позже, когда очередь дошла. На нем и кончилось — в самом низу был хилый обезьян. А ночью его пробрал понос, да такой, что к утру бедняга окочурился. Вот такая история.
— А мораль? — спросил Ласковин.
— Мораль такова: любым своим действием ты открываешь цепочку следствий. И избежать их влияния, если ты разом всю цепочку не видишь, а ты пока не видишь, можно единственным образом — не привязываясь к действию. Доброе ты сделал или злое — тебе все равно. Не возвращайся назад, чтобы исправить сделанное. Ты не можешь избежать того, что сделал. И не можешь знать, что ты сделал: доброе или злое.
— Не нравится мне это,- честно признался Ласковин.
— Не нравится? Так сядь и подумай — почему не нравится. Давай, давай!
И Ласковин сел. И подумал. И понял, почему не нравится. И сказал об этом Зимородинскому.
Вячеслав Михайлович, к удивлению Андрея, возражать не стал, сказал только:
— Меня так учили. И я тебя так учу. Что вам, христианам, можно, а что — нельзя, в этом меня не наставляли.
Покривил душой сэнсэй. Но кто сказал, что учитель должен говорить ученику правду? Ученику надо знать лишь то, что помогает ему учиться.
— Я тебя понял,- сказал Зимородинский.- А теперь сядь и пройди мысленно весь вчерашний день. И обдумай. Как христианин,- Зимородинский усмехнулся.
Мастер должен использовать каждый камень на дороге, по которой они идут.
Вячеслав Михайлович был доволен собой, хотя и предостерегал от этого своего ученика. Доволен — и потому совершил ошибку. «День»,- сказал он. А ведь была еще и ночь.
Андрей мысленно прокрутил все вчерашние события и не счел ни одно из них достойным осуждения. Зато счел, что стоит рассказать сэнсэю о Хане.
— Неплохая мысль,- отреагировал Зимородинский.- Если рассматривать это как испытание.
— А как еще? — удивился Андрей.
— Как предостережение.
— У меня уже синяки на руках,- пожаловалась Наташа, массируя запястья.
— Положи под бинты полоски пеноплена,- сказал Ласковин.- А вечером согревающую мазь. Завтра я попрошу у Славы что-нибудь подходящее. Придется потерпеть, моя хорошая, я и так ставлю мягкие блоки.
— Я потерплю,- сказала девушка.- Просто больно. — Андрей мысленно досчитал до десяти, потом подошел, обнял ее и, прижав к себе, подержал так, словно согревая. Как он не хотел делать ей больно!
— Когда-нибудь мы бросим все это к чертовой матери,- прошептал он.- И будем жить как люди. И не бояться друг за друга!
— Мне хорошо с тобой! — Наташа нашла и сжала его руку.- Я сделаю все, что ты скажешь!
«Никогда мы не будем жить в покое и безопасности, ты ведь знаешь».
«Тем дороже каждый миг, когда мы вместе, правда?»
Андрей отпустил ее.
— Разогревайся,- сказал он.- У нас не так много времени.
После разминки и формальных упражнений они занялись подсечками. Андрей, исходя из того что Наташе не подбить опорную ногу более тяжелого противника, ограничился четвертью предоставляемых этим видом приемов возможностей.
Андрей, исходя из того что Наташе не подбить опорную ногу более тяжелого противника, ограничился четвертью предоставляемых этим видом приемов возможностей. Главным образом акцентируя на предварительной подготовке, например ложном ударе в лицо, заставляющем противника податься назад, «разгрузив» стоящую впереди ногу. Или на ложном же маваши в голову, с резким броском ноги вниз. Наташа все делала правильно, но ни разу не смогла не то что опрокинуть Андрея на спину, но даже вывести из равновесия. Наконец он сообразил, в чем дело, и велел ей надеть кроссовки. Стало намного лучше.