— Я тебя люблю,- сказал мальчик и потер ладошку о ладошку.
На руках его — детские рукавички, красные, с меховой опушкой.
На руках? Если там — руки.
— Скоро, скоро,- говорил мальчик,- мы снова будем вместе. И нам будет легко. А сейчас нам трудно. Потому что ты — слишком большой. А скоро станешь маленьким. Вот таким!
Мальчик показал, разведя ладошки.
Отец Егорий помалкивал.
— Нет, ты меня не любишь! — обиженно сказал мальчик.- Может, тебе он не нравится? — дотронулся до широкого, изогнутого книзу клюва.- Не нравится? Хочешь, я уберу?
И провел рукавичкой по лицу.
Клюв исчез. На детском личике зияла влажная воспаленная рана. Будто кто-то клещами вырвал ребенку нос и верхнюю губу.
Отец Егорий отвернулся.
— Ах прости,- извинился мальчик.- Больше не буду. Посмотри на меня! Ну пожалуйста!
Отец Егорий послушался. Знал: так или иначе он заставит смотреть.
Личико ангелочка теперь ничто не уродовало. Так было еще страшней.
«Что он задумал?» — насторожился отец Егорий.
Мальчик испытующе глядел на него. Матовые глаза казались незрячими.
«Холодно»,- подумал отец Егорий.
— Замерз? — обрадованно спросил мальчик.- Ты замерз? Хочешь, погреемся?
Он ловко соскочил на пол.
Лампа у изголовья, раструб на гибкой опоре, сама повернулась вслед за ним. Как пиявка.
— Костер? — предложил мальчик.
Он выхватил с полки толстую книгу и начал проворно выдирать из нее листы. Вырвет, сомнет, бросит. Рукавички, с виду неуклюжие, нисколько ему не мешали.
— А помнишь,- говорил мальчик,- тебе было шесть, и мы сбежали из дому. И жгли ночью костер у залива. Большой костер, помнишь? Здорово, да?
Мальчик сбросил рукавичку. Отец Егорий не успел увидеть, что под ней. Рука оказалась за пределами светового круга. Зато он услышал, как чиркнула спичка.
— Не надо! — не выдержал отец Егорий.
«Нельзя возражать! Нельзя! Ни спорить, ни возражать… Только хуже будет».
— Почему? — с невинным удивлением спросил мальчик.- Сейчас будет тепло. Мы согреемся. Ты и я. А потом все кончится. Разве ты не хочешь, чтобы все кончилось?
— Не хочу! (Молчи! Молчи!) Нет, хочу, но не так, чтобы…
— Не бойся, Горша! — нежно произнес мальчик.- Доверься мне, и будет хорошо. Смотри, как красиво!
Бумажный костер пылал. Запах дыма щекотал ноздри отца Егория.
Свет пламени озарил мальчика целиком: детская фигурка, сидящая на полу с поджатыми ногами.
— Ты же любишь свет? — произнес мальчик.- Будет много света. Ты сам станешь светом. Подумай, как хорошо!
Рукавички снова были на нем.
«Что там, под ними?» — с болезненным любопытством думал отец Егорий.
Костер разгорался все ярче. Мальчик быстро подкидывал в него бумагу — так и мелькали красные рукавички.
К запаху дыма прибавился смрад горящей краски — занялся пол. Лак на изножье кровати пошел пузырями. Но отец Егорий под толстым одеялом еще не чувствовал жара.
«Я сгорю,- равнодушно подумал он.- Прости меня, Господи».
— Мы сгорим,- уточнил мальчик.
Электрический свет лампы потерялся в пляске пламени. Огонь поднимался над головой сидящей на полу фигурки.
— Мы сгорим. Ты. Я. Он.
«Боже! — ужаснулся отец Егорий.- Я забыл!»
Мальчик лукаво улыбался. Он-то помнил!
— Пожар! — надсаживаясь, закричал отец Егорий.- Пожар!
Мальчик радостно захлопал в ладоши.
— Пожар, пожар! — поддержал он писклявым голосом.- Горим! Ура!
Отец Егорий осекся.
— Да,- сказал мальчик с нежной улыбкой.- Никто, никто нас не слышит!
— Ты меня обманываешь,- хрипло (в горле першило от гари) проговорил отец Егорий.- Это все — не настоящее, да?
— Конечно! — веселым голоском отозвался мальчик.
Вскочив, он высоко подпрыгнул, с невероятной ловкостью ухватил с полки разом целую кипу книг и швырнул их в огонь. Вверх взметнулись искры. В воздухе закружились черные хлопья пепла.
Отец Егорий приподнялся и упал обратно на постель, задыхаясь. Он закашлялся. По лицу его обильно струился пот.
Синие огоньки весело побежали по изножью кровати.
— Свет! — воскликнул мальчик, взмахнув руками.- Мы все станем светом! Ура!
Григорий Степанович проснулся от визгливого собачьего воя.
— Что, что, что? — забормотал он, вскакивая, почти ничего не соображая: спал ведь не больше двух часов.
— Брейк, молчать! Брейк! — закричал внизу, под окном, охранник.- Ко мне! Рядом!
Смушко ожесточенно потер затекшее лицо, встал, оперся коленом на подоконник, выглянул в форточку.
Осатаневший черный пес раз за разом кидался на стену дома. Прыгал чуть не на два метра, царапая когтями новую вагонку.
— Что это он? — крикнул Смушко.
— Сбесился! — сердито ответили снизу.- Псих! Брейк, мать твою! Молчать! Фу!
Смушко закрыл форточку, плюхнулся на кровать. Уже проваливаясь в сон, подумал:
«Дымом, что ли, пахнет? Быть не может. Сигнализация…»
Ржавое пламя взметывалось вполовину окна. Но мальчик сидел буквально в шаге от него, словно бы не чувствуя. Отец Егорий дышал ртом, с хрипом, с бульканьем в бронхах. Голова раскалывалась от боли, большие руки беспомощно подергивались, в глазах стало черно… а спасительное забвение все не приходило.
— Никогда,- сквозь гул (пламени?) донеслось до отца Егория.- Теперь уже никогда…
И низкий гнусавый рев большой трубы.
Кто-то с силой колотил внизу в дверь.
— О Господи!
Григорий Степанович второй раз с неимоверным трудом выкарабкивался из сна.