«Ты её видел? — смеялась Паранойя. — А теперь на себя погляди».
Эрин и так прекрасно знал, как он выглядит: обкусанные до мяса губы, красные кроличьи глаза, вокруг воспаленных век черные круги, и полнейшая невозможность сфокусировать взгляд. Красавец!
«Разве она не знает, как тебе больно, как тебе плохо? Разве не догадывается, что после всего этого любой ментальный контакт будет для тебя хуже самой страшной пытки? Знает, прекрасно знает, — продолжала настаивать старая подружка. — Спроси себя, почему так происходит? Спроси… Молчишь?!»
«Нет!»
«Да, ап-Телемнар, да! Она заодно с твоими врагами! Она пришла, чтобы выведать у тебя то, чего не смог добиться либрусек», — торжествовала Паранойя.
«Она прекрасно знает, что я еще не успел додуматься до решения этой загадки».
«Глупости! Она еще прекрасней знает — ты единственный, кто на это способен. Да, собственно… ты уже… только еще не осознал…»
«ЧТО?!»
И тут Эрина накрыло окончательно.
Жаль только, что доблестный и героический капитан НЧЧК не ведал в час своего «триумфа», как отчаянно рыдали от зависти к яркому торжеству эльфийского безумия дятлы в колдубинских лесах, как дрались за право обладания таким пациентом целители-психиатры, как кусали себя за локти маги-иллюзионисты. Еще бы! Феерические фантазии энчечекиста затмили собой любые выдумки пиндостанских кинорежиссеров. А спецэффекты! Какие были спецэффекты! У немногочисленных зрителей кровь в жилах стыла. Особенно, когда несгибаемый энчечекист провел блистательный допрос стола — пиндостанского шпиона, попутно выяснив, что стул тоже работает на разведку Хинтая. Кровать покаялась в своих преступлениях сама. Так плодотворно работать капитану ап-Телемнару еще не доводилось. Его воображаемые напарницы оказались удивительно горазды на выдумку, когда речь шла о выведении на чистую воду врагов Империи.
Что там говорят про мистическую фауну темных омутов? Вот так копнешь в мозгах закоренелого провинциального трудоголика, а там такое…
* * *
Не знаю, насколько все-таки верно расхожее утверждение о том, что от любви до ненависти один шаг, но я со своей стороны сделала все возможное, чтобы так оно и стало. Эрин меня любил, это не обсуждается, но сейчас мне не нужна была его любовь. Мне необходимо было, чтоб он меня возненавидел, искренне и безоговорочно, всем сердцем, так, чтоб у него пальцы свело от желания задавить гадину на месте. Ибо не придумано еще лучшей защиты от проникновения в разум, чем чистая горячая ненависть. Помимо всего, это чувство должно было быть настолько сильным, чтоб его смог зафиксировать работающий в «фоновом» режиме маго-анализатор. Заговорщики на время моего визита в камеру прекратили направленное воздействие на Эрина, но машину свою выключать и не подумали, естественно. Несмотря ни на что, Птурс доверял мне ровно настолько же, насколько и я — ему.
Несмотря ни на что, Птурс доверял мне ровно настолько же, насколько и я — ему. Клянусь остатками чести, сложно его за это винить.
На деле же все превратилось в по-настоящему смертельно опасный танец между господами заговорщиками с одной стороны (если уж принца крови смогли убрать, то что говорить обо мне? Надо будет — и Птурс сотоварищи организуют мне такой «несчастный случай», залюбуешься!) и с каждым мгновением все более звереющим бывшим возлюбленным — с другой. И ничего веселого и увлекательного в этом не было. Балансировать на грани было не только сложно, но и мерзко. Разумеется, я прекрасно понимала, что для Эрина сейчас любая попытка ментального проникновения равносильна прижиганию свежей раны раскаленным железом, но, тысяча дохлых балрогов, я бы пошла на это, не опасайся всерьез за свою шею. Ибо свернет, по глазам видно. Однако заговорщики-то следили, попытаюсь я или нет! И нужно было показать им, что таки пытаюсь… Так что я, образно выражаясь, ходила вокруг «забора», пробить который, на самом-то деле, не составило бы особого труда, и усиленно примеривалась к ощетинившейся «стене» Эринова сознания. Демонстративно так примеривалась. А он, вконец ослепленный презрением и ненавистью, ничего не замечал, зато маго-анализатор исправно фиксировал эти мои «попытки». Видите, господа, я вполне лояльна и изо всех сил стремлюсь отработать ваши авансы…
«Господа» видели все: и мои настойчивые попытки, и ласковые увещевания в адрес вконец одуревшего пленника, и то, как он вскидывается на самые невинные жесты и фразы. Со стороны-то мой монолог и впрямь выглядел невинным и сугубо доброжелательным. Ничего провокационного… если не знать об истинной подоплеке наших отношений, и о том, как Эрин реагирует на такой вот снисходительно-поучительный тон.
Дело не в личине, содрогнувшись, поняла я, покинув комнату-камеру и обессилено прислонившись спиной к двери. Дело вовсе не в искусности моей игры и тонкости плетения тавиных чар иллюзий… Он поверил не чарам, а самому себе. Именно такой — холеной высокомерной сукой — он и ожидал меня увидеть. Это ожидание всегда жило в нем, радостно вскидываясь на мои случайные жесты, на ничего не значащие оговорки… И теперь он дождался. Увидел то, что хотел. Довольно-таки топорно сделанную маску, которую только он сам, мой единственный и самый доверчивый зритель, и мог принять за истинное лицо, ибо никому, кроме него, не под силу было наделить эту личину жизнью… И чем бы не кончилось это приключение, смогу ли я убедить его — потом — в том, что это была всего лишь игра? И не только его. Себя тоже.