Жмых подошел к распростертому на траве Лукасу, подхватил его под руки. Мертвое тело тащить было гораздо тяжелее, чем живого лемурийца.
«Нет, с этими волками кантоваться не буду, — размышлял Глеб. — Посмотрю сейчас — не крадется ли за мной старая сволочь, схвачу ящик с деньгами — и ходу отсюда… В «Левый берег», там денежки покойничка заберу… А что дальше? Дальше видно будет. В огромном городе со множеством пустых домов спрятаться можно. Только надо не бегать бестолково, а спрятаться понадежнее да пожить пару недель. Или месяц. К тому времени, глядишь, Лысого замочат, Стиру приговорят — а с новыми буграми и договориться можно».
Листья шумели над головой. Лес выглядел мрачно и сурово — словно чувствовал злодейство, которое только что произошло под его сенью. Вдали тоскливо кричала, завывала, ухала неведомая птица. От ее криков даже у привычного к воплям песчаных мамбасуанских шакалов Жмыха мурашки шли по коже.
Лицо Лукаса было мертвенно-бледным — словно призрачное пятно во мраке ночи. А руки как будто светились. Особенности метаболизма лемурийцев?
— Эх, не видать тебе, приятель, даже пластикового пакета, — тихо вздохнул Жмых. — И поминального обеда на твоих костях никто не приготовит. А все почему — болтал много и чуваком был неконкретным.
Глеб хотел было выдавить из глаз подходящую такому случаю скупую мужскую слезу, но у него не получилось. Поскольку радость оттого, что сам он остался жив, была куда больше. А не приглянулся бы он Седому — тащил бы сейчас его в лес Лукас. Хотя дурной поэт, наверное, бросился бы в драку. Не всегда он понимал, когда нужно посидеть и промолчать — как бы тебе не по душе ни была ситуация. Поэтому лучше, что застрелили его. Хоть один останется жив.
Опустив тело на землю, чтобы передохнуть, Жмых оглянулся в сторону костра. Две тени были неподвижны. Похоже, Седого и Гнунка ничуть не волновало, куда он тащит тело, куда денется сам. Безоружного противника они не боялись.
— Твари! — процедил Жмых сквозь зубы.
Попытался подхватить тело, но потом подивился собственной глупости. Зачем тащить Лукаса далеко? Вышел за освещенный круг — и ладно. Сейчас нужно найти ящик с деньгами и делать ноги. Прятаться в лесу, искать место для ночлега. Или выходить в город.
— Надеюсь, не в обычаях призраков твоей родины приходить к друзьям после смерти и корить их за то, что они не расквитались с обидчиками? — спросил Жмых, глядя на мертвого приятеля. Глаза привыкли к темноте, и острые черты лица лемурийца стало видно очень хорошо. — Ведь, в конце концов, гораздо правильнее являться к тому, кто тебя пришил. Так ведь?
Глаза лемурийца распахнулись. Дикий вопль Глеба прорезал ночную тишину.
— Эй, ты чего там?! — крикнул Седой. — Дело делай, а не песни пой. — Он замолчал.
Хорошо им было вдвоем, возле уютного костра. А Глеб здесь оставался один на один с ожившим мертвецом.
— Друг, ты ведь не тронешь меня? — в священном ужасе прохрипел Жмых.
— Не покидай меня, — замогильным голосом проговорил лемуриец. — Пойдем вместе!
Костлявая рука крепко вцепилась в плечо. Глеб почувствовал, что еще немного — и мочевой пузырь не справится с распирающим его давлением.
— Я не хочу идти туда, куда идешь ты! Я еще так молод! Отпусти меня, Лукас Раук!
— Тогда я пойду туда, куда пойдешь ты! — прохрипел лемуриец.
Вот оно, начинается! Грозит загробными визитами… А Жмых, не боявшийся на свете практически ничего, очень не любил кладбища, покойников, призраков. Видно, сказывались детские страхи.
Интересно, может, лемурийцы могут жить какое-то время с пробитым пулей сердцем? Особенности физиологии? Может, перед окончательной смертью они впадают в такой боевой раж, который им прежде и не снился? От всех этих мыслей, молниями сверкавших в голове, от близости бледного лица и твердой хватки вцепившейся в плечо руки сердце Глеба выскакивало из груди.
Он рванулся, пытаясь освободиться, но лемуриец держал крепко.
— Мне больно, — застонал Лукас. — Больно, что друг хочет меня бросить… И так болят ребра! Ох-хо-хох. Все легкие отбиты.
Интересно, насчет ребер и легких — это такой лемурийский речевой оборот? Как люди, бывает, говорят, что у них болит сердце, так лемурийцы объясняют душевную муку болью в костях и в легких?
— Пусти меня, — застонал Жмых.
— Почему ты хочешь меня бросить? Он еще спрашивает!
— Живым не по пути с мертвыми, жмурик!
— Почему ты называешь меня жмуриком, ведь мое имя Лукас!
— Хорошо, хоть имя свое помнишь. Ты извини, друг, но так уж получилось, что тебя пришили. Но я же в этом совсем-совсем не виноват! Я не подставлял тебя ни словом, ни делом! Поэтому лучше пойди, поищи Седого, нашинковавшего тебя свинцовыми маслинами, и его кореша, накормившего тебя зеленым горошком… А меня оставь в покое!
— Да почему же ты решил, что я мертв?
— У лемурийцев два сердца? — начал приходить в себя Жмых. — Ты жив?
— У лемурийцев одно сердце… — слабым голосом ответил Лукас. — Но у нашего воинственного приятеля Факира я прихватил не только гранаты. У него был прекрасный кевларовый бронежилет. Я посчитал, что глупо не надеть его, когда вокруг творится такая заварушка… Поэтому пока жив. Но ребра у меня, похоже, сломаны. Адская боль. А еще ты так неаккуратно меня тащил. Я пришел в себя от боли!