— Ну, извини, — опасливо покосился на внезапно ожившего приятеля Глеб. — Я, знаешь ли, думал, что ты покойник. И то, что ты жив, меня не огорчает… Если ты не врешь, конечно.
— Уж как это не огорчает меня, — скривился Лукас. — Но я не смогу далеко уйти. Страшная боль в груди. Будто меня кувалдой ударили.
— Двумя кувалдами, — уточнил Жмых.
— Я вырубился после первого удара, — ответил Лукас. — Очнулся тогда, когда ты целовал руку этому подонку. Подумал, что я брежу, и опять провалился в забытье…
— Ты и бредил, — смущенно пробормотал Глеб. — Не было такого. Ты знаешь что, полежи тут немного… Я только ящик сейчас найду и сразу вернусь.
— Какой ящик?
— С деньгами. Да ты не боись, я не убегу, не брошу тебя.
— Я и не боюсь. Я доверяю тебе. Потому что ты — мой друг. — Поэт так доверительно глянул на Жмыха, что тому стало нехорошо.
— Ну, ты это… — сказал он. — Не очень-то обольщайся. Я некоторым своим старым корешам так рожи расквасил, что их мама родная узнать не могла. Все спрашивала: это ты, сынок?
— И меня ты тоже бил, — с грустью в голосе проговорил Лукас. — Ты не самый хороший человек, Глеб Эдуард, но ты мой друг.
— Неплохо бы тебе войти в боевой раж, — пробормотал Жмых, — чтобы ребра быстрее срослись, да я боюсь рисковать… А ну как ты и меня пристукнешь.
— А ты беги быстрее, — посоветовал Лукас.
— Ты тоже не черепашьим шагом ползешь. Несешься, аки конь ретивый. Только пыль из-под копыт.
— Все равно, разговор наш совершенно пустой.
Ведь я не чувствую в себе достаточно злости, — поделился лемуриец. — Хотя седой бандит меня очень обидел, злость успела пройти, пока я был в отключке.
— Жаль, жаль, — Глеб пожевал губами. — Чего-то ненадолго тебя хватает. Этот гад тебя почти шлепнул, а ты злости не чувствуешь.
— Такая уж у меня гуманистическая натура. Быстро забываю плохое…
— Что же можно придумать?! — Глеб покачал головой, вздохнул и слегка шлепнул Лукаса по щеке.
— Ты что?! — возмутился тот. Жмых в ответ хлестнул по второй.
— Если бьешь по левой, не забывай о правой, — прокомментировал он.
— Это ты, чтобы меня подзадорить, — пожевал губами лемуриец, — я понимаю… Ничего не выйдет.
— Да пошел ты, графоман паршивый, поэтишка третьесортный.
— Что?
— Что-что?! Что слышал. Стишки твои — дерьмо третьесортное. Только в приюте для дефективных такое и декламировать. На вот тебе! — И Жмых от души въехал лемурийцу кулаком в подбородок. — Привет тебе от критиков!
Глаза Лукаса сверкнули знакомым злым огоньком. Глеб вскочил, для верности пнул поэта в живот, отошел на пару шагов и уставился на него. Лемуриец сел, втянул трепещущими ноздрями воздух, затем взревел и кинулся на обидчика.
Жмых метнулся в сторону и понесся прочь широкими скачками, отлично представляя, что его ожидает, если обезумевший поэт его все-таки настигнет.
Возле костра все было спокойно. Седой сидел, глядя на огонь, и размышлял о том, как будет возвращать себе власть на Дроэдеме. Гнунк за неимением Других занятий поигрывал большим рыболовецким ножом. Глеб промчался через поляну и ударился головой о висящий на суку стальной ящик с деньгами. Бамс! В голове зазвенело. Не слишком твердо держась на ногах, Жмых развернулся и сдернул ящик с дерева. Деньги нашли его сами.
— Эй! — Седой вскочил на ноги. — Что с тобой, паря?! Оборзел вконец?! А ну, положь, где взял!
Глеб заметил, что Гнунк перехватил нож за лезвие и взвешивает в ладони, ожидая удачного момента, чтобы метнуть.
Тут из леса послышалось тяжелое дыхание, хруст ломаемого кустарника.
— Что за черт?! — Седой обернулся. И увидел, как взвивается в прыжке и несется к нему, выставив перед собой две скрюченные пятерни, некто с перекошенным от ярости темным лицом. Клочья пены летели из оскаленного рта.
Лукас ударил авторитета кулаками в грудь, и тот просвистел по воздуху и врезался в ствол ближайшего дерева. Хрясь!
Гнунк метнул нож в Глеба. Дзинь! Жмых отбил его банковской ячейкой, развернулся и кинулся бежать.
Лукас стоял посреди поляны и немигающим взглядом глядел на таргарийца. Верхняя губа его приоткрывала белые зубы. Утробный яростный рык буквально заворожил Гнунка. Очень медленно он потянул из-за пояса пистолет. Направил его на обезумевшего поэта. Требовалось что-то сказать, чтобы развеять ужас, который тот у него вызывал. Совсем необязательно, что пуля подействует на этого монстра. Не подействовала же она в первый раз.
— Ну, ты это…, — Таргариец так редко говорил, что подбор нужных слов давался ему с трудом. — В общем, э-э-э…
Лукас перешел в наступление, взревел и ринулся на таргарийца. Тот поспешно нажал на курок, но лемуриец скакнул в сторону, совершил прыжок, которому позавидовала бы даже степная пантера, и вцепился в запястье Гнунка. Хватка его была такой сильной, что таргариец вскрикнул и выпустил рукоятку. Пистолет упал на землю. Лукас рванул врага на себя, встретил пяткой в область паха, прыгнул и нанес сокрушительный удар коленями в подбородок. Голова таргарийца запрокинулась. Он попятился назад, взмахнул руками и рухнул спиной на ящики. От боли Гнунк потерял на время способность соображать. Попробовал подняться, открыл глаза и увидел, что лемуриец несется к нему, держа наперевес широченный сук. Он хотел отпрыгнуть, но Лукас был слишком быстр. Дерево пробило грудную клетку таргарийца, он захрипел и повалился на бок, захлебываясь кровью.