— Колено, — откликнулся Лукас. — Когда мы врезались в сарай, я, если ты помнишь, стукнулся о пульт Управления.
— А почему раньше не хромал?
— Хромал, но не так сильно, — ответил лемуриец.
Он решил не уточнять, что, когда они легли отдохнуть в домике рангунов, он так и не смог заснуть оттого, что его колено пульсировало болью. Осмотрев ушиб, Лукас пришел к неутешительным выводам — дело плохо, колено распухло, синяк отливал фиолетово-черным.
— Все в порядке? — поинтересовался Глеб.
— Не волнуйся, друг мой, — Лукас широко улыбнулся, — все в порядке. Если бы ты знал, как мне приятна твоя забота!
Жмых остановился как вкопанный и повернулся к лемурийцу.
— Значит, так, — проговорил он, — я хочу, чтобы ты понял мой базар правильно. Я не то чтобы сильно обеспокоен твоим здоровьем. Скорее, я обеспокоен тем, что тебя придется тащить на себе. Вот это мне действительно не нравится. Втыкаешь, графоман?
— Ты невыносим. — Лукас вздохнул. — Разве так. принято у друзей? Друзья заботятся друг о друге. Проявляют внимание. А ты, Глеб Эдуард, что?…
— Что?!
— Ты проявляешь внимание только к холодильникам. Твой фетишизм…
— Чего-о-о?! — насторожился Глеб, услышав незнакомое слово.
— Я говорю, твой фетишизм…
— Это еще что такое?!
— Ты не знаешь, что такое фетишизм? Я объясню тебе. Это вид сексуального влечения к какому-нибудь материальному предмету. Например, к интеллектуальному холодильнику. Полагаю, основой замещения нормальной сексуальности в твоем случае стало твое гиперболизированное осознание того, что холодильник тоже имеет разум и может накормить тебя из своего чрева.
Жмых стоял с открытым ртом, не в силах произнести даже слова от возмущения.
— Поверь мне, Глеб Эдуард, мне не сразу удалось смириться с известием о твоей нездоровой ориентированности. Но затем я подошел к этому вопросу интеллектуально. Переосмыслил его, так сказать. Принял в расчет твой тяжелый жизненный опыт, заключение в колониях на астероидах, где совсем не было женщин, голод, лишения, плюс ко всему нездоровую наследственность. Наверняка один из твоих родителей злоупотреблял пьянящими колосками или чем покрепче. И тогда я пришел к выводу, что и сам, подобно тебе, мог бы стать фетишистом — обыкновенным извращенцем, если смотреть на это с обывательской точки зрения, но…
— Ах ты, погань графоманская! — проговорил Жмых, глаза его обратились в узкие щелки. — Намекал, значит, намекал, а теперь выложил все карты, как на духу. Спасибо, друг, — на последнем слове он сделал акцент, — что сказал мне, что именно ты обо мне думаешь!
— Глеб, Глеб, послушай, твой порок не есть ненормальность! Скорее даже наоборот. Твой фетишизм — признак некой утонченности, инакости, это отличает тебя от остальных.
— На-ка тебе отличие от остальных! — с этими словами Жмых с удовольствием заехал поэту стальным ящиком в ухо. Тот упал на землю, встрепенулся, поднял глаза на обидчика, и каблук тяжелого ботинка врезался ему в лоб. Лемуриец опрокинулся на спину и почувствовал обиду.
Лемуриец опрокинулся на спину и почувствовал обиду. Следом за обидой пришла ярость. Следом за яростью беспамятство…
Секунду спустя Жмых, взяв ноги в руки и сохраняя гробовое молчание, чтобы не выдать своего присутствия, удирал по темной улице рангунского района. За ним, роняя пену из перекошенного рта и издавая утробное рычание, несся поэт, чья тонкая душевная организация в одночасье сменилась яростью берсеркера.
«Догонит — убьет!» — думал Глеб, выжимая из организма все ресурсы, чтобы только убраться подальше от впавшего в боевой раж лемурийца.
Он промчался вдоль темного квартала, повернул за угол и едва успел затормозить, чтобы не врезаться в толпу рангунов. Полдюжины лохматых братков стояли возле большого пассажирского катера, обсуждая свежие новости.
— Я ему дал по репе и сказал: будешь платить мне, козел, а иначе…
Жмых попятился.
— Кого я вижу! — послышался знакомый голос из толпы. — Сам пришел!
Клешня!
Рангуны обернулись и уставились на Глеба. Он в замешательстве закрутился на месте, не зная, что предпринять. Обезумевший лемуриец вот-вот должен объявиться. В мгновение ока его сграбастало множество шерстистых рук.
— Попался, беспредельщик! — Клешня торжествовал. — Кончился ты теперь, Жмых! Как пить дать кончился. Ха-ха, ребята. Фарт мне все же улыбнулся! И чемоданчик у него какой-то клевый…
Ящик с деньгами перекочевал к Клешне. И только тот собирался отвесить пленнику затрещину, как из-за поворота появился брызжущий слюной лемуриец. Издав яростный рык, он принялся крушить челюсти. От его мощных и быстрых ударов громадные рангуны отлетали, как меховые куклы.
Жмых почувствовал, что хватка слабеет, рванулся и оказался на свободе. Он предпочел отбежать подальше, спрятаться за угол одного из домов, чтобы наблюдать за ходом поединка со стороны, не принимая в нем непосредственного участия.
Лукас дрался с яростью поистине безграничной. Размахивал кулаками, бил ногами, как заправский кикбоксер, кусался, плевался, норовил боднуть в живот. Одному из рангунов удалось схватить лемурийца за плечо, но тот вывернулся, сломал врагу запястье, вырвал зубами кусок шерсти из бедра. Пнул другого в пах. Противник, вскрикнув, упал на колени, пополз в сторону.