— Упал! — поведал Факир. — Очень неудачно! Лицом о ступени!
Люди Лысого дружно захохотали. Один из них подошел и хлопнул Глеба по плечу.
— Добро пожаловать на Дроэдем! — сказал Лысый. — Хорошим людям у нас всегда найдется место!
ГЛАВА 3
Красивая жизнь
— Счастливо, парни! — коротко стриженный крепыш, у которого была простая и емкая кличка Хмурый, захлопнул дверь штаб-квартиры Лысого.
— Ну что, куда мы теперь? — спросил Лукас.
— На кудыкину гору, — буркнул Глеб. — Такое нехорошее чувство у меня образовалось, словно меня только что кинули. Вот потому я и одиночка, что все бугры одинаковы — лишь бы карманы своим почистить да к делу приспособить, чтобы чужими руками жар загребать. А кому на терках в первую очередь ящик дубовый светит? Вот то-то и оно.
— Дубовый ящик? — удивился лемуриец.
— Ну, деревянный пиджак… Не втыкаешь? Цинковая консервная банка! Еще бывает пеньковый галстук. Это когда веревку на шею накидывают и петельку затягивают. Бетонные ботинки. Ставят тебя в тазик, заливают ножки бетоном, ждут, пока застынет, и кидают в реку.
В общем, гроб всем светит, кто на бугра поставит, а на себя надеяться перестанет. Слышал такую пословицу?
— Нет.
— Конечно, не слышал. Это я только что придумал.
— Гроб — это то, в чем хоронят людей?
— А лемурийцев по-другому хоронят? — Жмых приподнял правую бровь.
— Конечно. У нас умерших сжигают в специальных печах. На которых затем готовится поминальное угощение. А уж если и зарывают в землю, то только при крайней необходимости, когда горючего мало, в пластиковом пакете…
— Как собак! — вздохнул Глеб.
— Разве покойному не все равно, в пластиковом пакете его похоронят или в дубовом ящике?
— Кто его знает. Может, и не все равно. Мне бы было не все равно, во всяком случае. Эх, сдается мне, не даст нам Лысый здесь развернуться. А я-то надеялся пожить вволю.
— Зато мы теперь на законных основаниях на этой планете, — высказал Лукас оптимистичную мысль. — То есть не совсем на законных… Но зато с… пропиской?
— Подпиской! — поправил Глеб. — Хотя что это за подписка… Одних запретов две дюжины Лысый на нас навесил.
— Дюжина — это шестнадцать?
— Десять, только старинными словами… Ты, поэт, должен знать… Всякие там пуды, унции, гривенники, червонцы… Каждый раз «десять» говорить скучно. Вот и понапридумывали люди дурных слов.
— Надо записать, — заявил Лукас, вытаскивая из кармана коробок сегнетоэлектрического диктофона размером с зажигалку. — Дюжина, пуд, гривенник, червонец, — пробормотал он в микрофон.
Жмых едва не подпрыгнул.
— Ты ходил к Лысому с диктофоном?
— Ну да! А что?
— Да ничего! Дать бы тебе по роже! Диктофон — это ж хуже, чем пушка… Объяснял бы ты ему, что ты поэт, если бы у тебя этот диктофон из кармашка достали… Лысый бы сразу решил, что ты — легавый. Или подручный легавых… Какому коску в своем уме придет в голову таскать с собой диктофон? Я из-за тебя тоже мог попалиться…
— Хорошо, что все обошлось, — равнодушно обронил Лукас.
У Глеба даже руки затряслись от желания отвесить лемурийцу хорошую затрещину. Сдержало его только воспоминание о способности поэта впадать в боевой раж.
— Да Лысый вроде бы и не говорил лишнего… — пробормотал Глеб. — Законник выискался… Тут не шалите, здесь не берите. То не так, это не так! Прямо инспектор воскресной школы проповедников-мормусонов! Сам-то, гад, небось, что хочет, то и творит. — Глеб с досадой сплюнул. — А нам что теперь делать?!
— Может, проведаем наши дома? — предложил Лукас. — Если город небольшой, то мы вполне в состоянии дойти пешком до окраины, где они находятся.
— Идея неплохая, — оживился Жмых, — Может, заберем деньги из гостиничных сейфов и переместим туда? Хотя, с другой стороны, кто поручится, что там они будут в большей безопасности?! Личной охраны у нас пока нет. Пошлет Лысый туда своих людишек и оставит нас без наличности, чтобы мы скорее к нему прибились и ездили потом на терки с тяжелыми волынами.
— Ты думаешь, Лысый хочет записать нас в нетрадиционный ансамбль? — Вид у Лукаса сделался затравленный.
— Что-о-о? — изумился Жмых.
— Ты сам говоришь, ездить с волынками… Да еще и с тяжелыми… на… на терки? Мы что, кого-то будем тереть? Или нас будут тереть? Я не совсем понял?
Глеб скривился, сплюнул в сторону.
— Вроде бы долго уже возле меня трешься.
Должен по-нашему ботать. А ты все такой же несообразительный, как в глубоком детстве, пока тебя приемные родители не взяли… Может, зря ты то заведение покинул, а?
Упоминание интерната для дефективных, о котором он имел несчастье проболтаться Глебу, всерьез рассердило Лукаса. Он сжал кулаки и надвинулся на Жмыха:
— Думай, что говоришь!
— Я-то думаю. А ты слушай. И мотай на ус. Иначе на этой планете долго не протянешь. Волына — это не волынка, это пушка. Пистолет! А терка — это когда серьезные люди перетирают меж собой всякие скользкие темы. Ну, базарят о гнилых вопросах… Воткнул? Нет? В смысле — понял? Словом, договариваются, как и где втюхивать лохам разные штуки…
— А почему они трутся с пистолетами? — поинтересовался лемуриец. — Если они решили потереться, а не подраться?
— Тьфу ты, — Глеб сплюнул, — во-первых, не трутся, а трут, а во-вторых, не потереться, а перетереть. Тут важно умение правильно образовывать слова. Какой ты, к чертям собачьим, поэт, если не можешь просечь такую простую фишку.