— «Постараюсь придать примитивный окрас», — передразнил он поэта.
— «Постараюсь придать примитивный окрас», — передразнил он поэта. Вот ведь муфлон корявый!
* * *
Спустившись по лестнице, они оказались по щиколотку в навозной жиже. Запах здесь стоял такой, что Глеб пошатнулся и схватился за стену, измазав ладонь чем-то бурым.
— Ты же говорил, канализационный колодец свободен, — выдавил он.
— А что, ты видишь охрану? Или решетки? Колодец свободен.
— Решеток нет. Охраны тоже. Но тут полно дерьма! — Оно тебя волнует? Нет. Может быть, оно гонится за тобой? Преследует? Разговаривает с тобой? Плывет себе потихоньку по своим делам и никому не мешает.
— Я думал, оно может помешать существу с такой тонкой духовной организацией, как у тебя.
— Чепуха, — равнодушно бросил поэт. — Нет роз без шипов, нет любви без смерти. Вам ли, опытному человеку, этого не знать?
— Что ты мне опять выкаешь, как почетному пенсионеру?! — Глеб помрачнел еще больше. — Я, кажется, ненамного старше тебя — только ходок да задержаний больше. — Подумал и добавил: — Наверное. Будешь говорить мне «ты» или нет?
— Я честно старался не раздражать вас. Или тебя. Воспитание не позволяет мне говорить «ты» незнакомым людям.
— Меня Глеб зовут, — представился Жмых, — теперь я уже не незнакомый. Можешь звать меня по имени и на «ты».
— И все же мы еще очень мало знакомы.
— С тобой что, поделиться моей биографией, чтобы ты начал называть меня на «ты»? А фамилия моя Жмых. И погоняло — Жмых. Хорошо жить с такой красочной и сочной фамилией! Тебя зовут — Жмых. И ты не обижаешься. А вот знал я, к примеру, парня, так у него кликуха была Навоз.
— В этом колодце он бы, наверное, чувствовал себя в своей стихии, — отметил лемуриец.
Глеб захохотал, эхо отразилось от стен, и его смех унесся вдаль по коридору. Он продолжал хохотать и даже согнулся, придерживая руками живот.
— Ой, ха-ха-ха, не ожидал от тебя. А ты веселый парень, как я погляжу.
— Есть немного, — согласился с улыбкой лемуриец, — итак, ты готов идти, Жмых?
— Не знаю, — ответил Глеб и поднял ногу. Жижа отозвалась громким «хлюп». — Неужто это все могли сотворить пассажиры одного-единственного лайнера, будь они неладны?
— Согласно постановлению земного правительства, загрязнение цивилизованного космоса запрещено. — Лемуриец пожал плечами. — Вот и везут все дерьмо сюда.
— Да знаю я про это постановление. — Глеб решительно шагнул вперед, потом еще и еще раз. Вонь буквально сбивала с ног.
«Пропахнешь тут на всю оставшуюся жизнь, — подумал он, — никогда не отмоешься. И станешь крайне непопулярным у женщин. Сможешь встречаться только с теми, у которых хронический насморк. И день за днем слушать, как эти соплюшки сморкаются».
Мурашки побежали у Жмыха по спине.
Через пару десятков шагов тоннель терялся во мраке.
— Ясное дело, — буркнул Глеб и свирепо зыркнул на поэта, — кому придет в голову освещать канализацию. Ты фонарик хотя бы захватил? Дай-ка я угадаю. Конечно, нет?
— Увы, нет, — отозвался поэт.
— Увы, нет?! — рассердился Жмых. — Лучше бы увы, да. И что же, нам теперь топать в темноте?
— Ты сам выбрал этот путь.
— Угу, — покорно кивнул Жмых. — Слышь, лемуриец, а зовут-то тебя как? Я тебе представился, а ты — ни гуту.
Это у вас в роду вежливость такая или один ты инкогнито хранишь?
Лемуриец пожевал тонкими губами.
— Нет. Я просто считал — может быть, тебе мое имя вовсе и не интересно? Так что же я буду навязываться?
— Ты, стало быть, сильно вежливый. Или весь на понтах? Ну, так мне интересно. Точнее, может, мне и не очень интересно, но надо же тебя как-то к миске с баландой звать? Все-таки вместе чалимся.
— Меня зовут Лукас. Лукас Раук.
Глеб хмыкнул, остановился, вгляделся в лицо лемурийца, едва различимое во тьме.
— Не пойму — ты что, издеваешься? У тебя имя, как у латиноса.
— Я получал паспорт в латинской зоне.
— Да что мне твой паспорт? Кликуха у тебя есть? Или как тебя по-настоящему зовут?
Лемуриец угрожающе зашипел.
— Эй, эй, да я не имел в виду ничего плохого! — пошел на попятный Жмых. — Не хочешь говорить — не надо. Буду тебя хоть Родригесом звать.
— А я и не сказал ничего плохого, — заявил Лукас. — Так меня зовут по-лемурийски. Вряд ли ты сможешь произнести.
— Ну, почему же, — на мгновение задумался Глеб. — Шшшзвдзвжжж!!!
— Нет, совсем не так, — печально опустил уголки губ лемуриец. — Даже близко не похоже. А клички у меня нет. Я же не закоренелый бандит.
— Ясно, — хмыкнул Глеб. — Слушай, твоя река из дерьма никак не заканчивается! А только становится глубже. Темно уже, как… В общем, не важно где. И просвета не видно.
— Думаю, идти уже недалеко.
— Ладно, пошли, тьфу ты. — Во рту после болтовни в канализации стояла такая мерзость, что оставалось только все время отплевываться.
— Запах действительно не очень приятный, — будто бы только что заметил лемуриец.
— А ты думал, канализация пахнет фиалками? — Раздраженно поинтересовался Глеб.
— Кстати, в природе существуют цветы, имеющие запах испражнений, — с улыбкой на лице заявил Лукас.
— Очень ценная информация. Лучше бы в природе имелось дерьмо, от которого так и несет тонким ароматом духов.
Шагов через пятьдесят впереди заплясали лучи фонарей.