— Как знаешь. — Харальд запустил руку в мешок, на ощупь монеты показались неестественно холодными, точно лед.
Берг, взяв деньги, поднялся.
— Спасибо, — сказал он. — Я, пожалуй, пойду. И помни, что цена смерти — это не то, сколько тебе платят за убийство, а то, сколько платишь ты, убивая. Счастливо!
Харальд попытался что?то сказать, даже раскрыл рот, но нужных слов не нашлось. Он смог лишь промямлить: «Счастливо!» — и остался один, над недоеденной яичницей и мешком золота.
* * *
Дорога вилась желтой пыльной лентой, а копыта коня били в неё с усыпляющей равномерностью. Если бы не рассказы Кьетиля, Харальд бы точно уснул. А так — слушал и старался запомнить наиболее важное.
— Мы всегда жили с Иоасафом дружно. — Голос родовитого звучал ровно. — Но в последние годы он, как мне кажется, сошел с ума.
— И что, это достаточная причина, чтобы его убить?
— Его безумие опасно. Он решил, что я — его враг, нападает на мои деревни, грабит и убивает моих людей, а поскольку он богаче и земель у него больше, то он может содержать больше воинов.
Победить его в открытом бою у меня шансов немного.
— А почему Владетель не вмешается?
— А что ему до наших свар? — Кьетиль зло сплюнул. — Ему главное, чтобы подати вовремя поступали.
— Ясно. — Харальд бросил взгляд назад. Там, отстав на десяток шагов, ехали воины и слуги родовитого — полтора десятка человек. Путешествовать с эскортом было непривычно, постоянное присутствие людей за спиной нервировало.
В путь они отправились на второй день после того, как Кьетиль появился во дворе «Спившегося демона». После того, как окончательно обговорили сделку, Харальд отправился к Одноглазому Иакову, а потом на конский рынок, где с толком потратил часть задатка.
Теперь он сидел на собственном коне, буланом жеребце, стати которого не постеснялся бы и родовитый, у пояса покачивался меч — куда лучше утраченного. Приобрел он также лук, мощный и дальнобойный, и набор метательных ножей.
— Да, — Харальд повернулся к собеседнику, — расскажи мне лучше о том, как расположен замок твоего соседа…
Разговор длился, тянулась дорога, солнце медленно перемещалось к закату, подталкивая к концу ещё один день из жизни Харальда.
* * *
Городишко Динтри, лежащий во владениях родовитого Иоасафа, оказался маленьким и грязным. Он был лишен даже стены. Ее, как узнал Харальд из разговоров с Кьетилем, срыли после восстания горожан, которое сюзерен жестоко подавил, взяв возжелавший свободы город штурмом.
Харальд появился в Динтри вечером, когда со скрытого сиреневыми тучами неба начало накрапывать.
Проскакав по улице, узкой, точно лезвие меча, он оказался на небольшой площади, куда выходили три постоялых двора. Один был грязен и мал, а на вывеске красовалась некая черно?белая птица, весьма отдаленно напоминающая сороку. Второй гляделся щеголем — новехонькая черепица крыши, крашеный зеленый забор. Цены там скорее всего были высокие, и Харальд выбрал третий — нечто среднее между первыми двумя.
Вывеска изображала улыбающегося толстяка с кругом колбасы в руке. Колбаса выглядела аппетитно, а толстяк — радушно, так что Харальд отдал поводья подбежавшему слуге и вошел внутрь.
Тут было людно. Средней руки заведение привлекало всех, кто не хотел пить и есть в грязи, но не мог позволить себе делать это в роскоши. Подгулявшие мастеровые, городские стражники, отдыхающие после трудов праведных, торговцы средней руки — все имелись среди здешней публики.
Харальд занял столик у стены, заказал ужин и приготовился смотреть и слушать. Из рассказов Кьетиля он понял, что пробраться в замок предполагаемой жертвы будет непросто, почти невозможно — слишком высоки стены и многочисленна стража. Оставалось выслеживать родовитого Иоасафа за пределами замка. А для этого следовало узнать, часто ли он выезжает и если да, то куда.
На просьбу принести молока, а не пива слуга отреагировал изумленным взглядом, но заказ исполнил.
На небольшом помосте у погашенного по майскому времени очага объявились музыканты, и веселье усилилось. Визгливо загудели дудки, глухо зарокотал барабан, крепкие сапоги ударили в пол — те из гостей, что помоложе, пустились в пляс.
Среди тех, кто не танцевал, Харальд выделил одного. Могучего сложения дед, кряжистый, точно древний дуб, нависал над столом, пьяно мотая седой головой. На лице, кожу на котором выдубили годы, выделялся шрам, идущий от носа к уху. Когда?то старик чудом не потерял глаз. Внушали уважение его кулаки — каждый размером с пивную кружку. Расплатившись за еду и договорившись о комнате, Харальд подошел к деду, спросил:
— Можно?
Старик поднял мутные голубые глаза. Язык его заплетался.
— Че?го? На танец хочешь меня пригласить?
— Нет, выпить. — И Харальд закатал рукав, демонстрируя цеховую татуировку.
Язык его заплетался.
— Че?го? На танец хочешь меня пригласить?
— Нет, выпить. — И Харальд закатал рукав, демонстрируя цеховую татуировку. — Я угощаю!
— А, вот как. — Свой рукав дед попросту разорвал. На мощном предплечье синел знак Черной дружины — оскалившийся в улыбке череп. — Садись, меня зовут Тьодольв.
Вскоре Харальд уже знал, что новому знакомому под шестьдесят, что он два десятилетия служил капитаном у родовитого Иоасафа («Да пожрут его крысы!» — восклицал Тьодольв при каждом упоминании имени бывшего хозяина), но после штурма этого городишки («Да потонет он в дерьме!») капитан показался стар, за что и был переведен в начальники городской стражи.