Харальд подозревал, что болезнь напустил на город именно Больной Бог, но его подозрения никого не интересовали. Он был лишь рупором, в который одна из договаривающихся сторон кричит, чтобы другая лучше слышала.
Он мог только наблюдать.
Губы его шевельнулись, и без малейшего усилия со стороны хозяина задвигался язык, складывая звуки в слова.
Названная сумма заставила купца побелеть. Некоторое время он сидел молча, наверное, все же ругаясь про себя, а потом проговорил голосом, лишенным всякого выражения:
— Хорошо.
— И ещё одно условие, — устами Харальда сказал бог.
— И ещё одно условие, — устами Харальда сказал бог. — Может понадобиться особая жертва. Вы меня понимаете?
— Нет. — Голос свиновидного дрогнул.
— Человеческая. — Харальд хотел было сжать челюсти, чтобы не произносить этого слова, но мускулы лица ему не повиновались. Он не мог даже моргнуть.
— Кто будет принесен в жертву?
— Бог сам выберет его из толпы, — ответил Харальд. — В день моления все, кто захочет, должны быть допущены к храму.
— Хорошо, — вновь кивнул купец и сделал такое движение, словно изо всех сил сдерживал тошноту.
* * *
Харальд стоял у алтаря, а перед ним, изливаясь за распахнутые двери храма до противоположного края улицы, шумело людское море. Русые, седые, черные, лысые и рыжие головы, светлые и темные глаза, полные страха и надежды.
Они пришли, чтобы молить Больного Бога об избавлении.
А главному служителю было тошно. Хотелось сбежать, самому погибнуть от мора, только бы не участвовать в том, что произойдет, — человеческом жертвоприношении. Одному из пришедших в храм сегодня предстоит умереть, чтобы остальные могли жить.
«Я позволю тебе слышать и видеть, — сказал бог внутри, и Харальд вздрогнул от этой фразы и ещё от того, что увидел Ару. Она стояла в третьем ряду, чуть слева, и её волосы пламенели, точно языки костра.
«Начнем!» — возгласил бог, и тело Харальда задвигалось.
Оно что?то произносило, делало жесты, куда?то шагало, а он мог только наблюдать. Первый раз он не потерял сознания, когда бог вошел в его тело целиком, словно в свое собственное.
— Бог просит жертву! — прокричали уста служителя. — Готовы ли вы её дать?
— Готовы! — В слитном порыве толпа качнулась вперед.
— Одного из вас!
— Готовы! — Каждый думал, что жертвой окажется не он.
— Да свершится выбор!
Рука Харальда поднялась и, слегка подрагивая, поплыла по людским рядам. Он был бы рад не видеть, исчезнуть, закрыть глаза, но не мог, не имел сил и возможностей.
— Она, — возгласил бог, и Харальд вздрогнул. Рука Больного Бога — его рука указывала на рыжеволосую молодую женщину. На Ару!
— Она есть женщина греха, и она и подобные ей принесли грязь в этот город! — Слова извергались изо рта, будто змеи.
Толпа бесновалась, слышались выкрики: «Проститутка!», «Тварь!», «Всех их в жертву!»
Харальд задергался, словно узник, стремящийся разорвать путы. Ярость придала ему сил, и на мгновение он сумел овладеть собой, своим телом. Рука опустилась, а из уст, только что призывавших убить, вылетел крик:
— Не?е?ет!
Толпа замерла.
«Ах ты так?» — прошипел в голове голос бога, и на тело обрушилась боль.
Словно ветер свечу, боль погасила сознание.
* * *
Он очнулся и обнаружил, что лежит на постели в своей комнате в задней части храма. Все тело ныло, словно его отхлестали кнутом, а в голове царила отвратительная пустота. Как всегда, прямое управление слугой отняло у Больного Бога много сил, и он временно убрался отдыхать.
Низкий потолок навис почти над головой, но Харальд не видел его. Открыть глаза было страшно. Страшно вспомнить то, как он своей рукой обрек Ару на смерть. Страшно встать и выйти из комнаты, чтобы узнать, как прошел обряд, как умирала жертва и прекратилась ли эпидемия…
По горлу пробегали спазмы отчаяния и горя, грудь словно жгло огнем. Ну зачем она пришла в храм, он же просил её держаться подальше? Зачем? Как так могло случиться? Как он мог это допустить?
Он попытался заплакать, но не смог.
Словно глаза высохли, а вместо них вставили мертвые стеклянные шарики, которые не в силах породить ни единой слезинки.
Чувства отхлынули, и пришло понимание: ему больше нечего терять. Все, кого он любил, мертвы, а за себя бояться глупо. Бог просчитался, лишив его всего и поставив на край пропасти.
Загнанные в угол более всего опасны.
Понимание придало сил, и он смог открыть глаза. За окном сгущался августовский вечер, в коридорах храма царила тишина. Шуршал по крыше дождь. Жизнь человека, бывшего Истребителя магов, продолжалась.