Но ведь он был обязан!.. Впрочем — он не мог сказать, кто обязал и уполномочил его совершать то, что он совершал. Так что и ответственность за эти свершения ложилась только на него.
Да, были и другие — соучастники, заговорщики. Но разделить с ними ответственность означало разделить и триумф. А вот этого ему не хотелось. Гнусность этого заговора была его идеей, продуманной и приведенной в исполнение им одним!
Но это неправда!.. И все же он не мог назвать своих соучастников. Существовали ли они в действительности? Возможно, не мешало бы это проверить: просто хотя бы для того, чтобы убедиться в их реальном существовании — таких же, как он, во всем ему подобных Умов, реальных кораблей, а не его домыслов себе в оправдание.
Но это ужасно! Ведь не выдумал же он их! Они были вполне реальными!.. Но доказать этого он не мог: просто потому, что не мог раскрыть их имена.
Может быть, он просто должен был разоблачить заговор и оповестить другие корабли, сорвать планы заговорщиков или хотя бы просто открыть канал связи, чтобы все происходящее могли слышать и другие корабли? Они бы сами рассудили, кто прав, кто виноват. Они же были разумными существами. Какое он имел право посылать их на гибель, прикрываясь гнусной, жалкой ложью? Но именно так он и поступал!.. И все же — не так.
. И все же — не так. Потому что он не мог назвать ДРУГИЕ ИМЕНА.
Он не должен даже думать о них! Атаку не удастся повернуть вспять. И не в его силах смешать сейчас боевой порядок кораблей, остановить их, дышащих праведным гневом, стремящихся к возмездию. Он не может! Нет! НЕТ! Сладкое забвение смерти лучше этой терзающей неопределенности, любой ужас предпочтительней бури, воцарившейся сейчас в его Уме!
Как напрасно, как глупо и грязно проходит жизнь! Он замкнулся, ушел в себя, годами ни с кем не разговаривал. И в то же время презирал себя, презирал больше, чем все остальное. Еще никто не испытывал такой ненависти к самому себе. Горше этой ненависти не могла быть даже самая мучительная смерть…
Наконец он понял, что должен сделать. Он отделил поля двигателей от энергетической решетки и внедрил эти вихри чистой энергии глубоко в ткань своего Ума, разрывая рассудок на части во вспышке агонии, сравнимой со вспышкой сверхновой звезды.
VIII
Генар-Хафун появился у входа.
— Сюда навер-рх, — прохрипел голосок.
Он посмотрел вверх и увидел черную птицу сидящей на парапете.
— Ну что? — спросила она, когда он присоединился к ней на вершине башни.
— Закрыто со всех сторон, — подтвердил ГенарХафун.
Итак, птица была права — он действительно пленник. Терминал, конечно, мог просто сломаться. Но он заподозрил неладное, еще когда попытался выйти той же дорогой, которой пришел. Дверь лифта в погребе башни была заблокирована, такая же монолитная и бездвижная, как и окружающие каменные стены.
Он уже успел осмотреть все комнаты, они выглядели в точности такими, какими были 45 лет назад на Телатурьере, разве что мебели стало поменьше. Так же удивляло отсутствие обслуживающих дронов.
— Я же говор-рил тебе.
— Но почему? — удивился Генар-Хафун. Он никогда не слышал, чтобы корабль Культуры держал кого-то на борту в качестве пленника. А тут получалось, что все пассажиры на борту «Сновидца» пленники.
— Потому что мы — заключенные, — прокаркала птица.
— Послушай, ты же не аватара, — ты же не являешься частью корабля?
— Нет, я — независимая сущность, — гордо отвечала птица, расправляя перья. Но тотчас поспешно повернула голову, оглядывая горизонт. — Пр-ротивная р-ракета! — каркнула она с нескрываемым отвращением. — Ну, ничего, еще посмотр-рим!
Она встряхнулась и снова посмотрела на него.
— А каковы твои пр-ретензии к Амор-рфии? — спросила она, поблескивая черными бусинами глаз. Генар-Хафуну показалось на миг, что она радуется его замешательству.
— Никаких претензий, — отрезал он.
— Не волнуйся, — сказала птица. — Это просто один из отсеков, ангар или что-то вроде… А в нем целое море и атмосфера. Две атмосферы.
— Да, — ответил птице человек. — Я слышу.
— Все устр-роено. Все для нее.
Он кивнул. По его сосредоточенному виду можно было решить, что он раздумывает над словами птицы.
— Ты тоже пр-ринадлежишь ему? — самодовольным тоном спросила птица.
— Не понял?..
— Ну — ты же пр-редатель. Ты бросил ее. Ведь ты тот самый пар-рень, который жил здесь с ней. В той еще башне.
Генар-Хафун отвел глаза в сторону.
— Если ты имеешь в виду Дейэль, то да: мы жили в башне, как две капли воды похожей на эту, на очень похожем острове.
— А-га-га! — подпрыгнула птица, топорща перья. — Я так и думал! Ты тот самый плохой пар-рень!
Генар-Хафун нахмурился:
— Да пошла ты…
Птица насмешливо закудахтала;
— Вот на что тебя выманили! Хо-хо, а ловушкато захлопнулась! Рад бы, небось, выбраться? Да не тут-то было.
Ха-ха-ха! — она вела себя как узник, радующийся новому соседу.
— А тебя каким ветром занесло, хохотун? — язвительно спросил Генар-Хафун пересмешника.
— О! — гордо отвечало пернатое создание, старательно приводя в порядок перышки. — Я — шпион!
— Шпион?
— Ну да! — самодовольно сказала птица. — Сорок лет я пр-ровела, постоянно наблюдая, подслушивая. И докладывал обо всем хозяину. Для этой цели я использовала Сохр-раненных, котор-рых выпускают. Оставляла послания на их теле. За все соррок лет ни единой пр-ромашки, ни одного срыва в работе. И вот-тр-ри недели назад… все накр-рылось. Может, даже раньше. Не могу сказать точно, когда. Но я сделала все, что мог. Пор-работала на славу.