Х
Бэр проснулась, обнаружив, что подруга стоит над ней, занеся над головой сомкнутые руки. В руках Дейэль сжимала нож из снаряжения для подводного плавания. Ее глаза были налиты слезами. С ножа капала кровь. Боль набросилась на Бэр, как тигр, прыгнувший из кустов на беспечного оленя. Бэр захотелось закрыть глаза и потерять сознание. Но в итоге проснулась. Эта боль, которую она сейчас испытывала, являлась, по сути, осознанием разрушения тела. Жизнь выходила из нее. И это было страшнее жесточайшей боли. Бэр пыталась сообразить, что делает Дейэль.
Что случилось?
Шум в ушах. Простыни в крови. Ее живот. Глянцевитый блеск ее внутренностей. Вот чем все кончилось.
Почему она стоит, как дура? У них же есть аппарат поддержки жизнеобеспечения! Но Дейэль просто смотрела куда-то перед собой безумными глазами. Наркогланды ее двигались, точно жабры у рыбы, выброшенной на песок.
Она наблюдала за конвульсиями Бэр, не в силах прийти на помощь.
Вот так. Жил для женщины. Стал женщиной — из-за женщины. И теперь умирает из-за женщины. Теперь в нем умрет и женщина, и мужчина, и тогда Дейэль поймет, как он ее любил.
Хотя какое это имеет значение?
И имеет ли? — спросила она того мужчину, который раньше был внутри.
Он не сказал ни слова в ответ: он не умер, но определенно ушел, там никого не было, там было пусто.
Он не сказал ни слова в ответ: он не умер, но определенно ушел, там никого не было, там было пусто. Там, внутри, под сердцем, не было никого, кроме нее. Она осталась в полном одиночестве. Она была брошена на произвол судьбы, оставлена умирать. Умирать от руки единственной женщины, которую любил(а).
Так какая разница?
…Я тот, кем был всегда. То, что я называю мужественностью или мачизмом, было просто оправданием «самости», не так ли?
Нет. Нет. Нет, — и покончим с этим, девочка.
Бэр зажала руками рану в животе и скатилась с кровати, увлекая за собой прилипшую кровавую простыню. Она поковыляла в ванную, придерживая вываливающиеся внутренности и стараясь не спускать глаз с подруги. Дейэль все так же таращилась на кровать, словно не понимая, что Бэр там уже нет.
Бэр прислонилась к стене, едва не потеряв сознание, но устояла, приведенная в чувство резкими запахами включившихся одорантов. Дверь ванной автоматически захлопнулась за ней. В голове снова зашумело. Мир перед глазами шатался, раскачивался из стороны в сторону. Резкий, неодолимый запах крови, казалось, присутствовал везде, хотя на мгновение ее привели в чувство ванные ароматы.
Воротничок реаниматора лежал вместе с другими препаратами в аптечке, заботливо расположенной ниже уровня пояса, чтобы при случае можно было дотянуться даже с пола. Бэр закрепила воротничок и опустилась на пол. Что-то зашипело, шею стало приятно покалывать. Даже сидеть, прислонившись к стене, было для нее мучительной пыткой. Она сползла по стенке и распростерлась на теплом полу. Это оказалось легко, кровь сделала ее тело скользким, как у дельфина.
XI
Во сне он увидел Зрейн Трамов, поднимающуюся с ложа, усыпанного маленькими розовыми лепестками. Часть их налипла на ее кожу мазками румянца. Она надела скафандр и взошла на капитанский мостик, кивая в ответ на приветствия членов экипажа, возвращающихся с вахты. Водрузив на голову шлем, она выплыла в космическое пространство.
Перед ней развернулась тьма. Строгая пустота и холод. Она огляделась: вокруг сияли далекие звезды и галактики, не менее далекие, чем сами звезды.
Странная звезда. Загадка.
В такие моменты ей становилось жутко от этой бездонной почти стерильной пустоты, мертвой и безмолвной, до свиста в ушах. От того, что чувствовала себя песчинкой на весах мироздания.
Имена кораблей: она слышала о судне под названием «Я Ненавижу Мамочку», их было даже, кажется, два с таким названием. Да, тетушек ей было явно недостаточно, она многого недополучила в детстве. Она знала, что иным людям приходится расти в чужих семьях, но это почему-то не утешало.
Ее мать решила остаться в Контакте и вернулась на свой корабль вскоре после того, как девочка отпраздновала первый день рождения.
Тетушки ей достались ласковые и внимательные, — но даже они не знали, сколько раз она ощущала внутри себя эту ноющую пустоту, душевный вакуум, который не выплакать никакими слезами в одинокой детской постели.
Наверное, она могла бы поделиться с кем-нибудь этим одиночеством и пустотой. Например, с родителями со стороны отца. Но те были слишком далеки от нее — не только в смысле расстояния, но и вообще участия в ее жизни. Да и отец ей казался скорее неким явлением извне, частью какой-то другой жизни, особенно остро это чувствовалось, когда он изредка навещал ее, чтобы поиграть вместе. Он был добрым и любящим папочкой, но любил ее, как и все остальные родственники, как-то рассеянно, словно ему не было дела до мира у нее внутри. А мир этот был глубокой черной пустотой, в которую срывались и навсегда пропадали слова, образы и мечты. К тому же, она довольно быстро сообразила, что его визиты вызваны в большей степени интересом к двум тетушкам, чем к собственной дочери.
Мать время от времени вырывалась к ней на несколько дней, что при ее графике работы было почти подвигом.
Так что она вскоре устала радоваться таким появлениям матери и зажила самостоятельной жизнью. Мамины приезды каждый раз вызывали у нее сильную и неожиданную реакцию — от болезненных вспышек любви до приступов ярости. Позже, измученные этими напряженными встречами, они заключили нечто вроде перемирия, но за это было заплачено дорогой ценой.
А к тому времени, когда мать благополучно вышла на пенсию, дочь, наконец, стала ей просто подружкой. Они действительно стали отличными подругами, и тем не менее она была одинока. И подозревала, что может в полном одиночестве закончить свои дни, как и начала. Мысль об этом была постоянным источником печали, хотя она никогда не позволяла себе распускаться и жалеть себя. Но все же, как ни стыдно было в этом признаться, краешком ума она всегда ощущала нехватку живого существа рядом. И уж, конечно, если говорить начистоту, этим живым существом — должен стать мужчина, ее мужчина и никто другой. Настоящий мужчина. Он придет спасти ее, вырвать из вакуума одиночества, из этого добровольного изгнания отовсюду. Правда, в этом своем желании она не смогла бы признаться никому на свете. Никому из близких людей или машин не доверила бы она этой тайны, которую хранила в себе, словно раковина — жемчужину. Ведь она была так непохожа на других людей!