«Значит, кончили, — подумала Даша. — Позвонил все-таки. Ну, у него был выбор…»
— Дарий, что за трагические взгляды? — спросил Агеев, ничуть не смутившись.
— Позвонил все-таки. Ну, у него был выбор…»
— Дарий, что за трагические взгляды? — спросил Агеев, ничуть не смутившись. — Можно подумать, ты его обожал. Тебе так нужны, извини за выражение, болтливые свидетели? Примитивный был мальчишечка — и в постели тоже, Юлька мне жаловалась… Я тебе его благородно заменю — в плане Юльки. Ну, как говаривал Пятнистый, консенсус достигнут и процесс пошел. Дашенька, не нужно таращиться на меня столь пытливо. Я не под наркотиком — не употребляю эту гадость. Я просто естественен, прост, как правда, и могу себе позволить немного расслабиться в тесном кругу посвященных друзей. Коли уж все концы в воду, улик никаких, слабые звенья выпали…
— А Казмина? — бросила Даша.
— Екатерина Великая — слабое звено? Уморишь ты меня… Плохо ее знаешь. Она ради своей доли разрисованных водяными знаками бумажек стерпит любые иголки под ногти… которых и не будет, кстати.
— А Флиссак?
— Тут ему не Париж. Вообще не Европа. Неосторожные белые, странствуя по дикарским землям, запросто могут угодить в кухонный котел. И даже если он отсюда выберется, может в своих Европах нести, что его душеньке угодно. Улик, повторяю, никаких, так что воспрянь, Дарий, а то ты мне напоминаешь изнасилованную бабуином газель. Как писал бессмертный Шукшин, ты почему соколом не смотришь? Или тебя пугает эта вороненая игрушка у Дашутки в руке? Она не страшная. Дашенька ни за что не стрельнет. Тут тебе не американское кино с остервеневшим шерифом. Даша — девочка умная. И прекрасно соображает: если она кого-то из нас продырявит, с учетом событий последних дней угодит даже не в тюрьму — в спецпсихушку, а это ад на полжизни. Или на всю жизнь. И никто ее оттуда не вытащит, потому что все будет совершенно законно. Даша, ты ведь согласна, что я прав?
Он смотрел хищновато, без улыбки. И он был прав, рассчитал все точно. Она ни за что не выстрелила бы.
— А если я позвоню… — сказала она.
— И наведешь на нас кого-то из «авторитетов»? — понятливо подхватил Агеев. — Не смеши, Даш. Не будешь ты им звонить. Даже в такой ситуации. Для тебя это все равно, что продаться, не так ли? Ох, как ты мне нравишься, пантера рыжая… Как глаза пылают… Она великолепна, Дарий. Сидеть! — бросил он, когда Москалец ободренно дернулся. — Ты ее лучше не провоцируй. И не вздумай орать. Я не говорю, что она вообще не сможет выстрелить. Нервишки у нее расшатаны, сами же и расшатывали, дернет нечаянно спуск… Сиди тихо. Даша, достань бутылочку и садись, не махай пушкой, поговорим спокойно. Лично я ну совершенно не собираюсь дергаться и лезть под пулю. Для человека с хорошей валютной захоронкой в закромах у горных гномиков такое мальчишество было бы непростительно. Выпей, там отравы нет…
Даша открыла бар, наугад взяла первую попавшуюся бутылку и бокалы. Налила себе, поставила на столик, пододвинула к дивану ногой изящный столик на колесиках, сверкавший никелем и стеклом. Опустилась в кресло, положив пистолет на колено, зорко следила за Агеевым, пока бутылка была у него в руках — хорошо представляла, как этот балагур опасен.
— Уймись, Дашенька, — сказал он, перехватив ее неотрывный взгляд. — Неужели веришь, что я способен швырнуть в тебя бутылкой? При всем моем влечении к тебе я мог бы пойти на крайние меры… будь ты опасна хоть чуточку. Но если ты и опасна, то исключительно для сугубо мужской детали моего организма…
Даша выпила половину и отставила бокал.
Москалец сидел, зажав в ладони свой, нетронутый, проливая капли на колени. Агеев осушил до дна, поставил бокал на пол и непринужденно спросил:
— Дашенька, у тебя, конечно, есть вопросы? На неприветливость Дария не обижайся — он в прострации. Интеллигенты, делая пакости другим, отчего-то страшно удивляются, когда им вдруг отвечают плюхой… Прострация, простата… Придется отдуваться мне, резонерствовать, как нанятому. Насколько я понял из жалобного лепета Марзукова, сопоставленного с собственными раздумьями, ты себе хорошо представляешь общую картину? Практически до всего докопалась?
Даша достала из кармана сигареты, сделав попутно лишнее движение пальцем, оставшееся незамеченным.
— Ну конечно, — сказала она. — Кстати, вы сами в этом чуточку виноваты — ваш ЛСД, как мне объяснили, еще и творческое воображение раскрепощает, может, без вашей терапии я бы и не додумалась… Двадцать пятый кадр. Удар по подсознанию. Между прочим, существует закон, запрещающий такие забавы…
— Даш, не смеши. В России — и соблюдать законы? Ты их за последнюю неделю сколько успела нарушить?
— Как вы до всего этого додумались, интересно? — спросила она.
— А это не мы, — сказал Агеев. — Это Фогель, гость варяжский. Ну который фон Бреве. Насколько я понимаю, они этот приемчик уже начали в глубокой тайне помаленьку обкатывать у себя. В Эслингене действительно есть такой институт, и Фогель там в самом деле профессором — только он на своих придурках вовсю испытывает разные новинки, пригодные для научно-промышленного шпионажа, для работы с массами… Не знаю деталей, жить охота. Крупные концерны — что экспресс на всем ходу, а там, чувствую, где-то на периферии еще и политики копошатся… Ты учти, я кое о чем знаю только со слов Дария, многое сам домысливал. В общем, они положили глаз на несколько наших самых вкусных предприятий. Кангарский молибденовый — это последнее из пяти. Когда речь шла о самом начале, Дарий был достаточно невнятен, хотя аз многогрешный подозреваю, что его там подловили на примитивной комбинации: компромат плюс обещание златых гор. Он же старый усачевский клиент, подозреваю, и в Германии ему что-то такое подсунули — старо, как мир, а срабатывает. Короче, когда он болтался по Германии, красочно повествуя братскому немецкому народу о прыжке России в демократию, Фогель его заприметил, прокачал и взял на крючок. Фогель — это голова, иногда даже завидую. Видишь ли, акции можно скупать и самым обычным путем, но это потребует в несколько раз больше денег, людей, усилий, кто-то умный упрется, неминуемо придется задеть чьи-то интересы, наступить на мозоли, влезть на чужую территорию, повесить на себя неизбежные разборки, слишком многих брать в долю… Нерентабельно. А капитал, как Маркс подметил совершенно правильно, ради трехсот процентов из кожи вывернется… Фогель все просчитал настолько грамотно, что мы четырнадцать месяцев работали, как швейцарский хронометр, главной заботой было периодически и почаще менять подставные фирмочки вроде «Кроун-инвеста». Ох, будь я педиком, непременно бы в Фогеля влюбился — сидит здесь, идиотские статеечки для Хрумкиной кропает, ни одна собака «старого шизика» за умного не держит… Четыре предприятия заглотали элегантно и вовсе беззвучно. Да и Кангарский контрольный пакет почти набрали. Впрочем, я забежал вперед… Значит, Дарий помялся и согласился. Дойчемарка — вещь убедительная, когда ее много. А делать он ничего не умеет, вдруг и в самом деле президента поменяют — не назад же в химики идти? Он уж и забыл, чем аммиак от водки отличается… Сам Дарий, конечно, в жизни бы ничего не провернул — он у нас обеспечивал бумажно-бюрократические и представительские аспекты.