— Так запомню, — сказала Даша.
Четыре листка, отпечатанных на принтере. Составлено весьма хитро — ни фамилия Ольминской, ни название банка не упоминались ни разу, человеку постороннему и не понять, о чем и о ком идет речь. Все это Даше было совершенно неинтересно, но она сама это придумала, и роль пришлось доигрывать до конца. Бегло просмотрела материалы, притворяясь, что вдумчиво запоминает. Все, что касалось банка, тут же забыла. Родители Ольминской — ничего особенного. Из контактов, как и следовало ожидать, значился один Крокодил.
— Запомнила, — сказала она, возвращая бумаги. — Как насчет остального?
— Протечки в вашем ближайшем окружении не зафиксировано. Той, что соответствовала бы указанным вами… параметрам. За кого-либо другого, понятно, не ручаемся.
— А по Усачеву?
— Всеми менеджерскими делами у него ведали ребята из «Терминатора». Знаете такую фирмочку? Владелец и шеф — некто Агеев.
— Слышала, — сказала Даша, притворяясь совершенно незаинтересованной. — У вас на него есть что-нибудь?
— Ничего. Чистая контора. Пользуется покровительством Дария Москальца, они с Агеевым друзья детства и одноклассники. Сам Москалец, по нашим данным, усачевскими маскарадочками иногда пользуется. Вас это направление интересует?
— Да нет, — на сей раз она сказала чистую правду. — Спасибо.
— Что-нибудь еще?
— Пока нет.
— Спасибо.
— Что-нибудь еще?
— Пока нет. Счастливо.
Она вылезла из машины и, насвистывая, бодро направилась к новенькому Фединому «москвичонку». Даже голова болеть перестала, и глаза не так резало — наконец-то! Прорезался усачевский «метрдотель» — и оказался не просто заочно знакомым, а прочно, судя по всему, впутанным в дела текущие… Пожалуй, теперь можно разворачивать все силы в его сторону — и в борделе-то он заместо «мадам», и немец с ним контачит, и француз им интересуется, так что русским грех отставать…
— Эт-то еще что? — спросила она. — Кино снимают?
— Где?
— Да вон, — сказала Даша. — Не видишь?
Федя притормозил, посмотрел в том направлении:
— Вы про киоск? Самый обыкновенный…
Даша опустила глаза, подняла через пару секунд. Ничего. В самом деле, пустая площадь с одиноким киоском. Но там только что стоял броневик — старинного вида, времен зари автомобилизма, похожий на ленинский, с двумя башенками, весь в коричнево-зеленых пятнах маскировочной раскраски… «Пора лопать снотворное, — сердито подумала Даша. — Кажется, у майора завалялось что-то в столе. Еще ночку не поспишь — чертики забегают…»
— Дарья Андреевна, у вас все… в порядке? — осторожно спросил Федя с редкой для него деликатностью. — Собака, теперь еще что-то помаячило, я ж понял…
— Это у вас так в деревне говорят?
— Ага. Маячинье…
— А моя бабка говорила «блазнится», — усмехнулась Даша. — Ерунда, Федя. Попашешь с мое — после любого недосыпа не так задергаешься…
Меры предосторожности, несмотря на четыре спокойных дня, соблюдались прежние — один из ребят поднялся с ней к ее двери, потом повыше, прислушался, мотнул головой:
— Никого. Спокойной ночи, Дарья Андреевна.
Она кивнула, чуть неуклюже возясь с новыми, незнакомыми замками. Внизу хлопнула дверь, зашумела отъезжающая машина.
Даша толкнула дверь от себя.
Отшатнулась — из-под ног рванулся поток густого, вонючего дыма, резанул горло, окутал. И начал быстро таять. Она застыла на пороге, не в силах ни выскочить, ни пройти дальше.
Дым растаял совершенно. С дешевенькой люстры в коридоре свисал подвешенный за шею черный кот — неподвижный, здоровенный, желтые глаза вытаращены на нее, пасть оскалена, мех встопорщен. Это бы еще ничего, а вот дальше… Она же выключила свет, уходя утром!
В самом конце ярко освещенной прихожей лежала отрубленная голова — в подсохшей уже луже крови. Вернее, не лежала, а стояла на очень аккуратно, должно быть, перерубленной шее. Женская голова, рыжеволосая, волосы растрепаны, глаза смотрят стеклянно, жутко, и в лице что-то очень знакомое, если собрать всю силу воли и присмотреться спокойно…
И тут она поняла, что это ее собственная голова. Отрубленная. На полу. В луже крови.
Кто-то гладил ее по спине под пуховиком, под свитером, под рубашкой — словно бы мохнатой, холоднющей лапкой. По телу прошла волна жара, показалось, волосы начинают шевелиться.
Даша зажмурилась крепко-крепко, ущипнула себя за левую ладонь, больнехонько, с вывертом. Открыла глаза.
Все осталось по-прежнему: неподвижно висел на люстре черный кот, голова стояла на том же месте.
Открыла глаза.
Все осталось по-прежнему: неподвижно висел на люстре черный кот, голова стояла на том же месте. Губы посиневшие, рот приоткрыт, из левого его уголка свисает что-то, похожее на противного розового червячка, и это не язык…
Даша так и стояла, едва пройдя за порог. Дверь оставалась распахнутой, на лестнице — тишина. Гробовая. Гробовая змея, шипя, между тем выползала… Страшно было шелохнуться, казалось: вот шевельнешься чуточку — и начнется … Она с отчаянной надеждой вслушивалась в окружающую тишину, густую, вязкую , рассчитывая, что зазвучат чьи-нибудь шаги и видение от появления постороннего человека как-то само собой сгинет, рассосется, исчезнет…
Никого не было. Время позднее. Даша понимала, что с ней происходит что-то нехорошее, болезненное, но никак не хотела верить, что сходит с ума. Но ведь б ы — л а овчарка! А потом ее не стало…